Каирская трилогия
Шрифт:
— Ты уже знаешь новость?
Глаза Ахмада весело заблестели, и прежде, чем он услышал ответ шейха, сказал:
— Нет… Что там?
Шейх воодушевлённо сказал:
— Саад-паша отпущен на свободу…
Ахмад не выдержал и воскликнул:
— Правда?!
Шейх Аль-Хара с уверенностью ответил:
— Сам Алленби объявил это по радио всего час назад.
В следующий миг они оба уже обнимались, и Ахмад ещё сильнее расчувствовался. В глазах его заблестели слёзы, и пытаясь скрыть своё волнение, он засмеялся и сказал:
— Они давно уже объявляют по радио одни лишь предупреждения, а не радостные новости. Что же изменило мнение этого старика?!..
Шейх Аль-Хара заявил:
— Пресвят Тот, Кто не меняется Сам…
Ахмад
Он встал на пороге лавки, смотря по сторонам улицы, и сердце его ликовало, словно сердце невинного ребёнка, он замечал, какой эффект повсюду произвела эта замечательная новость… В тех лавках, вход в которые преградили их владельцы и покупатели, все обменивались поздравлениями. Из окон высовывались юноши, что напирали друг на друга, а из-за ставень раздавались радостные визги. На демонстрациях, которые формировались экспромтом в кварталах медников, ювелиров и около дома судьи, люди ликовали возвращению Саада. Из окошек минаретов, куда поднимались муэдзины, слышались слова благодарности, молитвы и приветственные возгласы. Десятки колясок-двуколок везли сотни женщин, укутанных в свои накидки, которые приплясывали и напевали патриотические песни. Ахмад видел одних только людей, заполонивших улицу так, что яблоку негде было упасть, а стен даже не было видно: все горланили от радости, и повсюду было слышно: Саад, Сааад! Словно сам воздух был пронизан звуками граммофона, беспрестанно повторявшим это имя. Среди всё новых, подтягивавшихся на улицу людей, распространялась новость о том, что англичане собрали свои лагери, что стояли на перекрёстке, готовые отправиться в Аббасийю. Воодушевление не стихало, и всеобщий восторг не спадал ни на миг. Ахмад такого еще не видел; он переводил туда-сюда глаза, блестевшие от радости, и сердце его готово было выпрыгнуть из груди. В глубине души он повторял вместе с женщинами «О Хусейн…», пока к нему не подошёл Джамиль Аль-Хамзави и не прошептал ему на ухо:
— В лавках всем разливают вино и поднимают знамёна…
Ахмад воодушевлённо ответил ему:
— Значит, и ты делай то же, что и другие, и даже больше, покажи мне своё усердие..!
Затем дрожащим от волнения голосом сказал:
— Повесь портрет Саада под «Басмаллой»…
Джамиль Аль-Хамзави нерешительно поглядел на него, затем предостерегающе заметил:
— Здесь его портрет будет виден с улицы. Не лучше ли нам помедлить, пока всё не устаканится?
Ахмад пренебрежительно сказал:
— Безвозвратно прошло время страха и слёз. Разве ты не видишь, что демонстранты проходят прямо под носом у англичан, и ничего плохого с ними не происходит? Повесь портрет и положись на Аллаха.
— Прошло время страха и слёз, не так ли?.. Саад сейчас на свободе, однако он по дороге в Европу, и между нами и независимостью лишь один шаг или одно слово, и демонстрации радости вместо демонстраций пуль. Те из нас, что остались живы, счастливы. Они прошли сквозь огонь и вышли оттуда целыми и невредимыми. Да будет милость Аллаха над павшими. А как же Фахми?!.. Он спасся от опасности, которую даже не мог оценить, и слава Богу. Да, Фахми спасся. Что же ты ждёшь?… Молись Господу Богу своему, Аллаху.
Когда вся семья собралась дома вечером, у всех были охрипшие от радостных криков глотки. Вечер был замечательным — о счастье говорили глаза, рты, жесты, слова. Даже сердце Амины утолило свою жажду счастья, разделённого вместе с детьми, и радовалось возвращению мира и освобождению Саада:
— Я видела с машрабийи то, что не видела до этого. Неужели произошёл конец света и установлены весы деяний?!.. А те женщины, они обезумели?!.. Эхо их криков до сих стоит у меня в ушах: «О Хусейн!..»
Ясин засмеялся, и поигрывая волосами Камаля, сказал:
— Англичане попрощались с нами так, как прощается надоедливый гость, что разбивает после себя хозяйский кувшин!..
Камаль
— Неужели Аллах наконец-то доволен нами…?
Ясин ответил ей:
— Без сомнения, — затем, обращаясь к Фахми. — А ты что думаешь?
Фахми, который, казалось, был рад, словно ребёнок, сказал:
— Если бы англичане не уступили нашим требованиям, то не отпустили бы Саада. Теперь он поедет в Европу и вернётся с независимостью — все это твердят. И как бы ни обстояли дела, день 7 апреля 1919 года останется символом победы революции.
Ясин продолжил:
— Ну и день! Все чиновники открыто вышли на демонстрации. Я даже не предполагал, что и у меня есть эта превосходная способность — непрерывно шагать и громко кричать…!
Фахми засмеялся:
— Я бы хотел посмотреть на тебя, когда ты так воодушевлённо кричал вместе со всеми: Ясин участвует в демонстрации и восторженно скандирует лозунги!.. До чего редкостное зрелище!
Действительно, удивительный день. Его полноводное течение смело всё на своём пути, и несло его среди своих свирепых волн, словно невесомую газету, пока не унесло окончательно. Ясин с трудом мог поверить, что он вновь пришёл в себя и нашёл убежище в тихой смотровой башне, откуда смог спокойно и без всякого волнения разглядеть всё, что происходило на улице!.. Он представил себе то состояние, что заставило его воплотиться в участника демонстраций в свете замечания Фахми, и с удивлением сказал:
— Любой из нас совершенно забывает о себе, когда он находится среди людей, и словно заново рождается, но уже другим человеком…
Фахми внимательно спросил:
— Ты чувствовал искреннее воодушевление?
— Я выкрикивал имя Саада, пока у меня не сел голос, а из глаз не полились слёзы пару раз.
— И как же ты участвовал в демонстрациях?
— До нас дошла весть об освобождении Саада, когда мы были в школе, и я искренне обрадовался этому. Разве я мог ожидать чего-то иного?… Учителя предложили присоединиться к большой демонстрации на улице, и хотя я не обнаружил в себе желания подражать им и подумывал о том, как бы незаметно смыться домой, однако был вынужден пойти с ними, пока мне не представился удобный случай, чтобы отклониться от их пути. Что после этого было!.. Я очутился посреди бушующего моря людей, в атмосфере, наэлектризованной их радостью, и не удержался и забыл о себе, бросившись в поток с такой силой, на которую только способен мужчина — верь мне, я не обманываю — всё это из-за моего пыла и надежды..!
Фахми кивнул головой и пробормотал:
— Удивительно…
Ясин громко засмеялся и сказал:
— Ты считаешь, что я лишён патриотизма?! Дело в том, что я не люблю беспорядок и грубую силу и не считаю, что нельзя одновременно любить родину и мир…
— А если несовместимо одно с другим…?
Тот с улыбкой, но без всякого колебания ответил:
— Я поставил бы на первое место любовь к миру и спокойствию! Сначала своё собственное… Разве родина не может быть счастливой без угроз для моей жизни?!.. Пусть Бог подаст. Я не буду тратить почём зря свою жизнь, хотя и люблю родину, пока жив.
Амина заявила:
— Это разумно. — Затем она внимательно взглянула на Фахми. — А у моего господина иное мнение…?
Фахми тихо сказал:
— Разумеется, это разумно, как вы и сказали…
Камалю было не по душе оставаться в стороне от разговора, особенно потому, что он был убеждён — что он и впрямь играл в этот день важную роль, и сказал:
— Мы тоже участвовали в демонстрациях, но инспектор сказал нам, что мы пока ещё маленькие, и что если мы ступим за порог школы, нас растопчут. Затем он позволил нам провести демонстрацию в школьном дворе, и мы там собрались и очень долго скандировали лозунги, — тут он громко закричал: «Да здравствует Саад!» — В классы мы не вернулись, так как учителя покинули школу, присоединившись к демонстрантам на улице..!