Каирская трилогия

Махфуз Нагиб

Если ты не годишься для выпивки, То почему же тогда пьёшь?

Используя ту же мелодию, что в песне:

Если ты не годишься для любви, То почему же тогда влюбляешься?

Одновременно с этим шейх Мутавалли Абдуссамад принялся читать айаты из суры «Покаяние». Ахмада Абд Аль-Джавада до того разобрал смех, что глаза его наполнились слезами. Время шло, но никто не замечал этого, пока не лице шейха Мутавалли не появилось тревожное выражение, и он сказал:

— Да будет вам известно, что я последним покину эту комнату, так как хочу остаться наедине с сыном Абд Аль-Джавада…

43

Ещё через две недели Ахмад Абд Аль-Джавад вышел из дома, и первое, что он сделал, это взял с собой Ясина и Камаля, чтобы те сопровождали его в мечеть Хусейна на коллективную молитву, дабы поблагодарить Господа. В газетах напечатали известие о кончине политика Али Фахми Камиля. Ахмад долго обдумывал это

событие, и наконец обратился к сыновьям, когда они выходили из дома:

— Он упал замертво, когда выступал перед многолюдной толпой. Я же вот встал на ноги после пребывания в постели, когда я почти уже видел саму смерть собственными глазами. Кто же может знать, что сокрыто в будущем?! Да, и правда, все жизни в руках Божьих, и каждой смерти предписан свой срок…

Ему пришлось терпеливо ждать дни и даже недели, пока к нему не вернётся его прежний вес, но несмотря на это, он выглядел так, как будто вся его величественность и красота остались с ним. Он шёл впереди, а за ним следовали Ясин и Камаль. Такого полного сбора не наблюдалось с момента гибели Фахми. По дороге от Байн Аль-Касрайн к мечети оба юноши могли наблюдать, каким положением обладал их отец во всём квартале. Не было ни одного лавочника по обеим сторонам дороги, который бы не пожимал ему руку и не обнимал его, поздравляя с выздоровлением. Души Ясина и Камаля взаимно откликались на демонстрацию такой тёплой дружбы с восторгом и гордостью. На лицах их появились улыбки, которые не сходили до конца пути. Ясин наивно спрашивал себя: почему же он сам не пользовался таким же почётом, что и отец, ведь оба они обладали достоинством и красотой, равно как и пороками?!.. А Камаль, несмотря на то, что на какой-то миг это тронуло его, переосмыслял свои прошлые идеи о престиже отца, чтобы посмотреть на них по-новому. Раньше образ отца представал перед его маленькими глазками воплощением величия и достоинства. Сейчас же он не видел в нём ничего такого, или, вернее, ничего в сравнении с собственными высокими идеалами. Таким положением мог пользоваться добросердечный человек, мягкий в общении и весьма мужественный. Однако величие было совершенно противоположно этому. Оно отдавалось гулом и сотрясало апатичные сердца, прогоняло сон из глаз дремлющих, и даже могло вызвать ненависть, а не любовь, гнев, а не довольство, и вражду вместо дружбы. Оно было и открытием, и разрушением, и созиданием. Но не было ли счастьем для человека быть благословенным такой любовью и таким величием? Да, именно так, и доказательством этому служило то, что подчас величие заметных фигур измерялось масштабом принесённых ими в жертву любви и спокойствия ради высоких целей. В любом случае, его отец счастливый человек, и с этим его можно было даже поздравить.

«Посмотри на него. Как же он красив! А как мил Ясин! И до чего странное зрелище между ними представляю я сам, словно искажённая картинка на карнавале. Утверждай, сколько тебе захочется, что красота это выдумка женщин, а не мужчин; всё равно из твоей памяти не сотрётся та ужасная сцена в беседке. Отец оправился от высокого давления, а когда я исцелился от любви?.. Любовь это такая же болезнь, такая же как рак, хоть бактерии, которые её вызывают, пока не обнаружены. Хусейн Шаддад пишет в своём последнем письме: „Париж это столица красоты и любви“. А является ли он также столицей страданий? Мой дорогой друг стал скупым на письма, он словно выжимает их из себя по капле, как драгоценную кровь. Мне нужен такой мир, в котором сердца не будут обманывать, и не будут обмануты сами».

На перекрёстке Хан Джафар показалась большая мечеть. Отец всем сердцем обращался к ней, соединив в нотках своего голоса и мягкость приветствия, и жар мольбы о помощи: «О Хусейн!» Затем он ускорил шаги, и Ясин последовал за ним, глядя на мечеть с еле заметной улыбкой на губах. Не могло ли отцу прийти в голову, что Камаль отправился вслед за ними в это благословенное паломничество, лишь чтобы угодить желанию отца, при этом совсем не разделяя его религиозных убеждений?!.. Эта мечеть была теперь, по его мнению, ничем иным, как одним из символов разочарования, охватившего его сердце. Когда-то он стоял под её минаретом, и сердце его бешено билось; слёзы, казалось, вот-вот хлынут из глаз, а грудь замирала в волнении, наполненная любовью, верой и надеждой. Сегодня же, когда он приблизился к ней, всё, что он увидел, был огромный комплекс из камней, железа, дерева и позолоты, который занимал обширное земельное пространство без всякого права на то! Он не мог избежать игры, в которой ему приходилось исполнять роль верующего до тех пор, пока не окончится это паломничество, чтобы повиноваться власти отца, уважать других или уберечься от возможного вреда с их стороны — такое поведение он считал несовместимым с честью и искренностью.

«Я желаю, чтобы мир был таким, в котором человек бы жил свободным от всякого страха и принуждения!..»

Они разулись

и вошли друг за другом внутрь. Отец направился к михрабу и позвал сыновей помолиться в знак приветствия мечети, затем поднял руки к голове, начиная молитву, и они последовали за ним. Как обычно, отец погрузился в молитву, опустил веки и предал себя Господу. Ясин забыл абсолютно обо всём, кроме того, что в эти минуты он находился перед Прощающим и Милосердным Господом. Камаль же лишь шевелил губами, не говоря ни слова; наклонялся и выпрямлялся, затем совершал поклон до колен и земной поклон, но делал это так, словно без всякой охоты занимался спортивными упражнениями. Он сказал себе: «Древнейшие памятники, оставшиеся от человека на поверхности земли или вырезанные в её недрах, это храмы. Даже сегодня нет ни одного места, где бы их не было. Когда же человек повзрослеет и станет полагаться только на себя? Этот громоподобный голос, что доносится из самого дальнего конца мечети, напоминает людям о конце. Но когда у времени был конец? До чего было бы прекрасно увидеть человека, преодолевшего иллюзии и победившего их. Вот только когда закончится эта битва, и воин объявит, что счастлив? И что этот мир выглядит странным? А ты считал, что он создан только вчера? А те двое — мой отец и брат; почему не все люди мои отцы и братья? Как может сердце, что у меня внутри, согласиться причинять мне столько разных страданий? Как часто — почти каждый час — я сталкиваюсь с людьми, которые мне не нравятся? Почему тот, которого я люблю, уехал на край земли?»

Когда они закончили молитву, отец сказал:

— Давайте посидим здесь немного, прежде чем обойдём гробницу Хусейна.

Они присели, молча сложив под собой ноги, пока отец вновь не заговорил с ними мягким голосом:

— Мы не собирались здесь с того самого дня!

Ясин взволнованно предложил:

— Почитаем «Аль-Фатиху» по упокоению духа Фахми…

Они прочитали «Аль-Фатиху», а затем отец спросил Ясина с некоторым подозрением:

— Интересно, какие такие мирские дела удерживали тебя от посещения Хусейна?

Ясин, который все эти годы был в мечети от силы несколько раз, ответил:

— Не проходит и недели, чтобы я не посетил нашего господина!

Тогда отец повернулся к Камалю и бросил на него взгляд, который словно спрашивал: «А ты?»

Камаль, почувствовав смущение, сказал:

— И я тоже!

Отец кротко произнёс:

— Он наш любимый, наш заступник перед своим дедом, Пророком, в тот день, когда ни мать, ни отец не помогут…

На сей раз он оправился от болезни — после того, как усвоил один урок, который никогда не забудет — поверив в её силу, он боялся последствий. Потому его намерение покаяться было искренним. Он всегда верил в своё будущее покаяние, независимо от того, сколько бы ни длилось ожидание, и теперь вот убедился, что откладывать его после такого удара было бы глупостью и безбожным отрицанием благословения Милосердного Господа. Всякий раз, как на ум ему приходили воспоминания об удовольствиях, он утешал себя тем, что в жизни его ждут другие, более невинные радости, вроде дружбы, музыки и шуток. И потому он молил Аллаха уберечь его от искушений, нашёптываемых шайтаном и укрепить его решимость покаяться, читая короткие суры, которые помнил наизусть.

Он встал, а за ним встали и его сыновья, и пошли к гробнице, где их ждал приятный аромат, пронизывающий это место, и бормотание читаемых в углу нараспев айатов Корана. Они обошли гробницу вместе с толпой других посетителей. Камаль устремил глаза вверх, на большую зелёную чалму, затем они ненадолго задержались на деревянной двери, к которой он когда-то прикасался губами, и сравнил тот период и нынешний, как и то своё состояние, и теперешнее. Он вспомнил, как раскрылась тайна этой могилы, ставшая первой трагедией в его жизни, а за ней последовала целая череда других, не оставивших ему ни любви, ни дружбы, ни веры, и как, несмотря на это, он продолжал стоять на ногах и благоговейным взглядом глядеть на истину, не обращая внимания на приступы боли, пока горечь не заставила его губы раскрыться в улыбке. Что же до слепого счастья, освещавшего лица тех, кто обходил гробницу, то он без всякого сожаления отбросил его. Как можно было купить счастье, отдав взамен него свет, если он дал себе обещание жить с широко открытыми глазами, быть взволнованным, но живым, чем сонным и спокойным? Бодрость и бессонницу он предпочёл покою сна.

Когда они закончили обход гробницы, отец пригласил их снова ненадолго присесть в месте, отведённом в этом мавзолее для отдыха. Они направились в уголок и присели друг напротив друга. Господина Ахмада заметили несколько его знакомых и подошли, чтобы пожать ему руку и поздравить с выздоровлением. Некоторые из них составили ему компанию и тоже присели. Ясин знал большинство из них или познакомившись с ними в лавке отца, или ещё в школе в Ан-Нахасин. А вот с Камалем вряд ли кто-то из них был знаком. Его худоба привлекла чьи-то взгляды, и один даже в шутку спросил у его отца: