Каирская трилогия

Махфуз Нагиб

Народ полагал, что в их благородном выступлении и заключалась защита свободы, и потому никто в Египте не ожидал, что у проблемы с поездкой делегации „Вафда“ будет иное решение: принятие отставки премьер-министра и министра юстиции, ибо за этим следили те, кто жаждал нашего унижения и предоставления им возможности высказать потребности народа на конференции и причинить нам страдания, признав право господства иностранцев над нами навсегда.

Мы знаем, что, скорее всего, Ваше Величество было вынуждено в силу причин высшего порядка согласиться с передачей престола отцу Вашего Величества, который освободился после смерти Вашего покойного брата, султана Хусейна. Но с другой стороны, народ был уверен, что Ваше согласие занять престол во время недолгого

временного протектората как знак проявления заботы о семейных интересах не приведёт к тому, что Вы перестанете добиваться независимости Вашей страны. Тем не менее, решение проблемы путём принятия отставки двух министров, которые проявляли уважение к воле народа, не может соответствовать той высшей миссии, для которой Вы предназначены: блага собственной страны и принятие в расчёт желаний Вашего народа. Вот почему народ был удивлён, что оба Ваши советника не повернулись лицом к народу в таких сложных условиях, когда от Вас — благороднейшего из сынов великого освободителя Мухаммада Али — требуется быть его первым защитником ради получения независимости, какую бы цену Вы ни заплатили за неё. Поистине, Ваша деятельность намного значительнее обстоятельств, и не им ограничивать её. Как же Ваши советники упустили, что отставка Рушди-паши не позволит этому достойному египтянину-патриоту оставаться на своём посту?!.. Как же они упустили, что кабинет министров составляет свои программы, противоречащие желанию народа, заранее предопределяя их провал?!

Просим прощения, Государь наш, за то, что мы, возможно, вмешались в такие дела при неподходящих для того обстоятельствах…

Однако сейчас эти дела стали превыше любых интересов, кроме пользы для родины, которой Вы честно служите. Поистине, в стране на нашем Государе лежит самая большая задача и самая большая ответственность за неё, ибо только на него — самая большая надежда. Мы смиренно умоляем Вас считаться с мнением народа перед тем, как принять окончательное решение по поводу нынешнего кризиса, и заверяем Вашо Величество, что в среде Вашей паствы по всей стране не осталось никого, кто бы не требовал независимости, а ответственность за любое препятствование требованиям народа лежит на советниках нашего Государя, которые не справились со своей задачей с должным вниманием. Поэтому мы выступили в защиту долга перед отечеством и искреннего выражения чувств всего народа перед нашим Государем, на которого сейчас вся наша надежда в деле получения независимости. Самое же страшное, что может случиться — это если наша родина попадёт в руки партии империалистов, которые предъявят Государю свои требования: выражать свой гнев на то, что злит их, и выступать единым строем с ними, и тем самым они достигнут своих целей… Поистине, они способны на это…»

Ясин поднял голову, оторвавшись от чтения манифеста. В глазах его стояло замешательство, а кровь как-то по-новому запульсировала в венах от возбуждения. Он встряхнул головой и сказал:

— Ну и речь!.. Не думаю, что смог бы обратиться с подобной к нашему школьному инспектору: мне тут же грозило бы непременное наказание..!

Фахми презрительно вскинул брови и сказал:

— Сейчас эти дела стали превыше любых интересов, кроме пользы для родины..!

Он повторил эту фразу из манифеста, что отложилась у него в памяти. Ясин не смог сдержаться и засмеялся:

— Ты выучил наизусть манифест!.. Но для меня тут нет ничего странного, ты ведь следил за подобными действиями, чтобы отдаться им всем сердцем. Но у меня тоже, может быть, есть подобные чувства и надежды, что и у тебя, хотя я не могу признаться, что запомнил наизусть весь манифест, как ты…, особенно после отставки правительства и введения провокационных законов военного времени..!

Фахми с гордостью произнёс:

— Я не только запомнил его наизусть, но и усердно распространяю его..!

Глаза Ясина округлились от тревоги и волнения… Однако мать опередила его и возбуждённо сказала:

— Я с трудом верю ушам своим! Ты же умный юноша, и подвергаешь себя такой опасности?!

Фахми

не нашёл, что сказать ей в ответ, но почувствовал, что собственное безрассудство втянуло его в сложную ситуацию. Он не испытывал страха перед разговором на эту тему, ибо был уверен в том, что подвергает себя опасности только ради долга перед родиной, и эта опасность не стоила в его глазах и кончика ногтя. Напротив, ему казалось, что изгнать англичан из Египта легче, чем убедить мать в необходимости их ухода или возбудить её ненависть к ним. Однажды, когда разговор зашёл на эту тему, мать по простоте душевной спросила:

— А почему ты ненавидишь их, сынок?!.. Разве они не такие же люди, как и мы, разве у них нет детей и матерей?!

Он с горячностью ответил ей:

— Но они же оккупировали нашу страну!

Она ощутила в тоне его голоса бурную ярость и умолкла, скрыв жалостливый взгляд: если бы она заговорила, то сказала бы в ответ ему: «Не делай так»…

Однажды он ответил, не стерпев её логику:

— Мёртв тот народ, которым правят иностранцы.

Мать с удивлением возразила:

— Но мы всё ещё живы, несмотря на то, что они уже давно правят нами. Я всех вас родила во времена их господства!.. Дети мои, они же не убивают нас и не нападают на наши мечети, и мы по-прежнему община Мухаммада, Слава Господу!

Юноша в отчаянии произнёс:

— Если бы повелитель наш был жив, он не был бы рад тому, что нами правят англичане.

Слова её прозвучали словно речь мудреца:

— Это так. Однако где мы, и где Посланник божий, мир и благословение ему?.. Аллах посылал ему на подмогу ангелов…

Он в ярости воскликнул:

— Саад Заглул сделает то, что делали тогда ангелы!

Однако мать тоже закричала, вскинув руки, будто отвращая от себя неизбежную беду:

— Сынок, не говори так! Проси прощения у Господа своего. О Аллах, пощади и прости его!

Вот какова была его мать. И как ей ответить сейчас? Она усмотрела в том, что он распространяет листовки с манифестом, грозящую ему опасность. Единственное, что ему оставалось сейчас — это прибегнуть ко лжи, и потому, притворяясь, что ему всё равно, он сказал:

— Ну я же всего-то пошутил. Не беспокойся ни о чём…

В голосе матери вновь появились умоляющие нотки:

— Сынок, это то, в чём я уверена. И едва ли мои предположения подводят меня. Нет нам никакого дела до всего этого! Если наши правители-паши посчитают, что англичане должны покинуть Египет, то пусть сами же и выгонят их.

Во время их разговора Камаль пытался вспомнить какую-то важную вещь, и как только разговор дошёл до этого самого момента, он вдруг закричал:

— Учитель по арабскому сказал нам вчера, что нации получат свободу благодаря решимости своих сынов!..

Мать в негодовании воскликнула:

— Он, видимо, обращался к старшим по возрасту ученикам. Разве ты как-то однажды не рассказал мне, что у вас в классе есть и такие ученики, у которых уже пробились усы?

Камаль задал наивный вопрос:

— А разве мой брат Фахми не взрослый ученик?

С непривычной для себя горячностью мать сказала:

— Нет, конечно! Твой брат ещё не взрослый. И меня удивляет такой учитель: как он мог разговаривать с вами о чём-то, помимо урока?!.. И если он хочет быть патриотом, то пусть обращается с такой речью к собственным сыновьям у себя дома, а не к чужим детям!

Разговор готов был перейти в горячий спор, если бы случайно брошенное слово не изменило весь его ход. Зейнаб пустилась заискивать перед свекровью, уверяя её, что она на её стороне, и набросилась с критикой на школьного учителя по арабскому, обозвав его «презренным студентом-богословом из которого государство сделало важного человека, потратив на него столько времени»… Но как только Амина услышала это оскорбление, направленное в адрес «студента-богослова», как сразу же пришла в себя от накатившего волнения, и несмотря на все заверения невестки в том, что та её поддерживает, не смолчала в защиту памяти об отце, что хранила глубоко в душе, тихо сказав Зейнаб: