Каирская трилогия

Махфуз Нагиб

И пошли они по дороге по пути к дому Саада.

Душу Ясина потрясли эти стихи, и он засмеялся и сказал:

— Мне бы надо такое выучить наизусть…

В голове Фахми появилась свежая идея. Он печально спросил брата:

— А интересно, докатятся ли новости о том, что у нас тут творится, до места ссылки Саада? Знает ли этот великий старик, что жертва, принесённая им, не была напрасной? Или он погружён в отчаяние?..

57

Они так и просидели на крыше всё утро. Братьям захотелось понаблюдать за маленьким британским лагерем, и они увидели одного из солдат: те уже установили полевую кухню и начали готовить себе обед. Многие из них разошлись и расположились между входом в Ад-Дарб Аль-Ахмар, улицами Ан-Нахасин и Байн аль-Касрайн, поскольку прохожих там не было. Иногда большими толпами они выстраивались в очередь по звонку в рожок, затем брали свои

ружья и садились в один из военных грузовиков, который направлялся в сторону дома судьи — это указывало на то, что демонстрации перекинулись на близлежащие кварталы. Фахми следил за их скоплениями и перемещениями с замиранием сердца и пылкой фантазией…

Наконец братья спустились с крыши, оставив там Камаля развлекаться в одиночестве, и отправились в комнату для занятий. Фахми раскрыл свои книги и принялся навёрстывать упущенное за минувшие дни. А Ясин взял в руки поэму «Аль-Хамаса» и «Трагедию в Кербеле», и вышел в зал, дабы воспользоваться чтением, чтобы убить время, которого теперь у него было хоть отбавляй в четырёх стенах его темницы: столько же, сколько воды по ту сторону плотины. Он читал детективные и прочие рассказы: они его больше занимали, чем стихи, хотя последние тоже ему нравились. Чтение было самым удобным времяпрепровождением дня него, и лёгкие книги были ему понятны, а из сложных он довольствовался книгами по музыке. Редко когда приходилось ему прибегать к комментариям, иногда он наизусть заучивал какой-нибудь бейт и нараспев читал его, хоть и мог понять его смысл лишь частично, а то и придумывал какой-нибудь иной смысл, не имевший ничего общего с истинным. Бывало и такое, что смысл ему не давался совершенно, однако несмотря на это, в уме его оседали образы и фразы, считавшиеся достоянием, которым кичился любой, ему подобный, так что он усердно трудился, чтобы найти им применение, и когда это было уместно, и без всякого повода, причём последнее случалось даже чаще. Если выдавался такой день, когда нужно было написать письмо, он готовился к этому, подобно маститому писателю, и вставлял туда высокопарные выражения, попавшие в силки его памяти. И вместе с тем, Аллах обделил его талантом поэта, хотя среди своих знакомых он считался оратором, но не потому, что он и в самом деле им был, а в силу своей неспособности соревноваться с ними и страха перед всеми этими непонятными выражениями.

До этого дня ни разу не было у него такого длительного отдыха, когда он был обречён сидеть дома часами, лишённый возможности двигаться и развлекаться. Так что чтение, возможно, было единственным достойным занятием, которое могло скрасить все эти лишения, будь у него терпение. Но он привык читать лишь в те непродолжительные моменты, что предшествовали его привычным ночным вылазкам в кофейню, да ещё когда считал, что чтение можно перемежать с разговорами в семейной компании за кофе. Бывало и так, что он немного прочтёт, а затем подзывает к себе Камаля, чтобы рассказать тому, что только что прочитал, получая удовольствие от того, что мальчик подходил к нему и с необычным увлечением, свойственным маленьким детям, слушал. Вот почему ни стихи, ни рассказы не могли помочь ему справиться с унынием такого дня, как этот. Ясин уже прочитал несколько бейтов стихов и несколько глав из «Трагедии в Кербеле», и теперь вот по капле испивал скуку, клял на чём свет стоит англичан, досадовал и терзался, пока не настало время обеда.

Обеденный стол снова собрал воедино всю семью, и мать подала им чечевичную похлёбку, жареных кур и рис. На тарелках их отсутствовали лишь сыр, оливки и молочная сыворотка, а также овощи — из-за осады вокруг дома. Ещё она принесла чёрный мёд вместо халвы, однако кроме Камаля, остальные съели его неохотно. Сам же глава семейства и старшие сыновья ели без особого аппетита из-за того, что остались в этот день дома без работы и никуда не пошли. Однако обед дал им возможность поспать, особенно самому господину Ахмаду и Ясину, которые могли спать, когда и как им вздумается.

Ясин оставил постель лишь ближе к закату и спустился на нижний этаж, чтобы присутствовать на кофейной посиделке. Но она в тот день длилась недолго, так как мать не могла надолго оставлять отца в одиночестве. Она попрощалась с ними и поднялась к нему. Ясин, Зейнаб, Фахми и Камаль остались коротать время в довольно вялой атмосфере, пока Фахми не попросил разрешения выйти. Он прошёл в комнату для занятий, а оттуда позвал к себе Камаля. Супруги же остались наедине. «Что же мне делать теперь до полуночи?» Его давно уже беспокоил этот вопрос, а сегодняшний день казался самым мрачным и неприятным за всё это время, лишившим его возможности выходить на улицу и развлекаться — как ветка, что отделена от дерева, но на дрова не годится. Если бы не эта военная блокада, он был бы уже среди друзей в кофейне Ахмада Абдо, пил бы глоточками зелёный чай и беседовал со знакомыми посетителями, наслаждаясь старинной атмосферой кофейни, пленяющей чувства и возбуждающей воображение своими комнатами, погребёнными под обломками истории. Именно кофейня Ахмада Абдо приглянулась ему

больше всех, и если бы не его цель — а ведь недаром говорят, что цель словно болезнь, — он мог бы подобрать себе и что-то другое. Но целью, что влекла его когда-то стать членом Египетского клуба, было находиться поблизости от продавщицы кокосов орехов, и та же цель впоследствии подбила его перебраться в кофейню господина Али в Аль-Гурийе — так как последняя располагалась прямо напротив дома Занубы-лютнистки. Он менял кофейни в соответствии со своей целью. Точно так же, как и кофейни, он менял и друзей, которых встречал в них, и кроме цели, дружба как таковая, да и кофейня тоже, не представляли особого смысла для него. Где теперь тот Египетский клуб и его друзья из того клуба?… И где кофейня господина Али и его тамошние знакомые?… Они ушли из его жизни, и даже если бы он случайно встретил кого-нибудь из них, то сделал бы вид, что не признал его, или даже убежал бы от него. Сейчас же очередь была за кофейней Ахмада Абдо и её ночными посетителями. Одному лишь Аллаху известно, что таил для него завтрашний день, какие ещё кофейни и каких друзей. Но он не оставался в кофейне Ахмада Абдо надолго, и вскоре уже отправлялся в бар Костаки или ещё в какой-нибудь подпольный кабак, чтобы там уж насладиться красной колбой или «привычной», как ему нравилось называть свою выпивку… И где в этот хмурый вечер его «привычная»?!.. Когда он вспомнил о баре Костаки, тело его содрогнулось, а во взгляде появилось глубокое отвращение. Он заёрзал на месте от беспокойства, словно находился не дома, а в тюрьме. Такое долгое сидение дома казалось ему большим несчастьем, а его рвение лишь подливало масла в огонь и усиливало страдания, вызванные образами, которое проплывали в воображении: удовольствия, воспоминания о том вине из красной колбы в баре Костаки, приятные мечты, ещё больше возбуждающие его. Его влекло страстное нетерпеливое желание отдаться на волю винной музыки, которая заиграет у него внутри горячей барабанной дробью. До этого он не мог взять в толк, как так терпел хотя бы один вечер, пересиливая себя и сопротивляясь зову вина. Он не расстраивался из-за собственной слабости и рабства, не порицал себя за то, что излишествует в пьянстве, которое и так уже не раз навлекало беду на него по самым ничтожным причинам. Меньше всего он думал о том, чтобы порицать самого себя или высмеивать. Единственными причинами его страданий была, как ему казалось, эта «проклятая блокада», устроенная англичанами вокруг их дома, и ещё жажда выпить.

Взгляд его упал на Зейнаб: она вглядывалась в его лицо так, как будто хотела выпалить в бешенстве: «Ну что ты такой рассеянный и угрюмый? Неужели моё присутствие не развлекает тебя?!».. Он понял смысл её взгляда в мгновение ока, когда их глаза встретились, но не отреагировал на её яростные упрёки, напротив, они, видимо, только взбесили его. Он никогда не гневался ни на что в своей жизни так, как на то, что в эту ночь был вынужден остаться дома. Без желания, без удовольствия, даже лишённый выпивки, которая помогала ему переносить семейную жизнь. Он начал украдкой поглядывать на неё и спрашивать себя, а она ли это?!.. Она ли та самая девушка, что пленила его в день свадьбы?!.. Она ли так страстно любила меня на протяжении всех этих дней и недель?!.. Она и палец о палец не ударит!.. Что же стряслось с ней?.. Почему же я испытываю такую досаду и скуку, и не нахожу упоения в её красоте и воспитанности?!..

Как уже не раз бывало, он принялся упрекать жену в нехватке смышлёности и умении прислуживать мужчине, в чём Зануба и её товарки были весьма искушёнными. Да, жизнь с Зейнаб и правда была его первым испытанием в постоянной жизни вдвоём. Но и с лютнисткой он не пробыл долго, как и с продавщицей кокосов. Даже его привязанность к каждой из них не препятствовала ему переходить с места на место. Если только находился повод в такие неловкие моменты, как сейчас, он вспоминал об этом, и у него закрадывались мысли о таких вещах, что ни разу не приходили ему в голову по прошествии всех этих долгих лет. Он вдруг очнулся, когда она спросила:

— Ты, наверное, недоволен тем, что остался дома?!..

Он был не в состоянии терпеть упрёки от неё, и потому её саркастический вопрос прозвучал в его ушах как удар, прошедший мимо цели, но затронувший старую рану. В приступе болезненной откровенности он бросил ей:

— Да уж…

И хотя Зейнаб пыталась избежать пререкательств с мужем с самого начала семейной жизни, его тон серьёзно оскорбил её, и она гневно заметила:

— Ты не можешь вынести отсутствие на этих вечеринках хотя бы одну ночь, но я-то тут при чём?..

Рассердившись на неё, он ответил:

— Укажи мне хотя бы на одну вещь, которую можно вытерпеть в этом доме?…

В гневе она встала с места; в голосе её уже отдавались тревожные нотки, предупреждающие, что она вот-вот заплачет, и сказала:

— Я уйду отсюда. Может быть, тогда тебе здесь будет приятно..!

Она направилась вон из комнаты, а он следил за ней неподвижным взглядом, затем сказал сам себе:

— До чего же глупая женщина. Она даже не осознаёт, что только по Божественному велению я держу её в своём доме.