Как приручить Обскура
Шрифт:
Через месяц Персиваль говорит «я люблю тебя». И добавляет: «Можешь не отвечать. Просто знай». Лоренсу кажется, что он уже это знает, что он знал это сразу, ему кажется, что и он сам любил его с самого первого дня, и почему-то долго собирается с мыслями, чтобы ответить.
— Я боялся, что проживу всю жизнь и никогда не узнаю, что такое любовь, — говорит Лоренс однажды, пару недель спустя.
— Я тоже, — говорит Персиваль.
Они сидят на всклокоченной кровати, привалившись к стене и друг к другу, курят и восстанавливают дыхание. Комната пропахла табаком и сексом, уже глубокая ночь, но спать совершенно не хочется.
— Я никогда не влюблялся всерьёз, — говорит Персиваль. — Всё время искал, что что-то
— Как ты понял, что со мной… по-другому?..
Персиваль пожимает плечами.
— Понял и всё. Сначала ты просто мне нравился. Умный, смелый… с острым языком. С тобой всегда было интересно, когда ты не отмалчивался. А потом однажды увидел, что ты красивый…
— Красивый?.. — фыркает Лоренс.
— Если глаза разуть, — серьёзно говорит Персиваль. — В тебе есть… искра. Когда ты сражаешься или споришь, ты перестаёшь думать о том, красивый ты или нет. И вот тогда — тогда тебя видно. Иногда я смотрел на тебя и всё замирало, и во мне, и вокруг. А потом я понял, что если сам не сделаю первый шаг — ты никогда ничего не узнаешь.
— Я тоже люблю тебя, — говорит Лоренс и сползает головой ему на плечо.
Персиваль курит и улыбается.
Лето, синее июльское небо, белые перья высоких облаков. В Нью-Йорке стоит душная жара, в отделе утихают слухи, а ночи в старой комнате старой квартиры горячие, как железные крыши, нагретые солнцем. Лоренс хочет познакомить Грейвза с семьёй. Пока никому не говорит об этом — думает, как подготовить мать, чтобы она поняла. Уклончиво пишет ей, что «есть один человек». Четвёртого августа Персивалю должно исполниться двадцать шесть. Лоренс долго ищет подарок, не зная, чем можно обрадовать человека, у которого есть всё, и который перечитал не только всю литературу магов, но и цитирует не-маговских поэтов. Он перебирает книги одну за другой, потому что это совершенно точно должна быть книга, ведь Персиваль их любит — и однажды натыкается на свежее издание «Красавицы и чудовища» с великолепными иллюстрациями. Усмехается. Пишет на форзаце «Тому, кто меня расколдовал» — и просит упаковать, как подарок. Дома прячет в нижний ящик комода, чтобы Персиваль не наткнулся раньше времени.
В конце июля они наконец раскрывают дело с портретом Гертруды Вандербильд. Художник — выпускник Дурмштранга, и все его картины с секретом. Они стареют и умирают, а владельцы — нет. На задержание они отправляются втроём с Эскобедо. Каждый выпускник Дурмштранга владеет Тёмными искусствами, но далеко не каждый способен здраво рассуждать, где их можно применять, а где — нельзя. Северная школа охраняет свои секреты, как и любая другая, но втроём они должны справиться даже с опытным тёмным магом: Грейвз хорош в атаке, Лоренс — в защите, а Эскобедо крайне талантливо обращается со стихийной магией.
Художник, конечно же, сопротивляется, потому что никому не хочется оказаться в лапах американского правосудия: самые суровые наказания за нарушение Статута о секретности, вплоть до смертной казни, никого не вдохновляют на переговоры. Хотя, конечно же, прежде всего ему предлагают сдаться. Услышав отказ, подкреплённый парой вполне материальных проклятий, Грейвз командует атаковать.
Он один, а их трое. Это сильный, умный и непредсказуемый враг. Каким-то чудом им удаётся загнать его в угол и лишить палочки. На него набрасывают антиаппарационные путы и чары, мешающие колдовать.
Жаль, этого оказывается недостаточно.
Жаль, они постоянно забывают о том, что человек опасен не только тогда, когда не способен произнести заклинание.
Лоренс, держа колдуна за локоть, ведёт его из разгромленной мастерской. Эскобедо впереди, Грейвз — сзади.
Колдун вдруг
А потом только белый свет.
Персиваль возвращается в квартиру один и ломается сразу, как только переступает порог комнаты. Падает, будто его крутят и выжимают, как мокрую тряпку. Хорошо, что чары тишины всё ещё действуют, и никто не слышит, что он орёт этим стенам, этой посуде, этим подушкам и этой пепельнице, не выбитой с ночи. Этим двум кружкам в мойке, вороху одежды на кровати, выброшенной из платяного шкафа, книгам на подоконнике и вырванным из комода ящикам. Хорошо, что Эскобедо говорит, что дурмштранговец слишком активно сопротивлялся при задержании, и поэтому Грейвз был вынужден его убить, хорошо, что синяки по всему телу мёртвого художника он объясняет Бомбардой, а не тем, что Грейвз пинал его ногами, когда тот уже не шевелился, пока Эскобедо не оттащил его в сторону. Хорошо, что никто не видит, как из нижнего ящика измочаленного комода выпадает подарок в блестящей обёртке, и как Персиваль прижимает его к груди, скрючившись на полу и давясь воздухом. Как он лежит на груде его одежды и кусает её, чтобы не выть в голос.
Никто не видит и никто не слышит, а на следующий день Грейвз возвращается на работу, мёртвый и спокойный, такой же спокойный, как новое имя на мемориальной плите в списке авроров, погибших на службе: Лоренс Марш, 1889–1909. Он избегает разговоров и сочувственных взглядов и в ту квартиру больше не возвращается даже для того, чтобы забрать свои вещи.
Похороны назначают на четвёртое августа, и, как начальник Отдела, он обязан присутствовать. Он присутствует. Проклятие, убившее Лоренса, не оставляет от человека даже пепла, поэтому хоронят только палочку — красное дерево, две золотые полоски. Оглохшая от горя мать рассказывает, что Лоренс писал ей, что с кем-то встречается и спрашивает Грейвза, не знает ли он эту девушку.
Грейвз говорит, что не знает.
Грейвз говорит другое.
Душное августовское небо давит его своей высотой. Он стоит в чёрном — он всегда в чёрном, просто сейчас на нём вообще нет белого. Кроме нескольких нитей, похожих на паутину, в зачёсанных назад волосах. Только эту паутину уже не снять. Палочка Лоренса лежит на подушке из красного бархата, подушка лежит на флаге, флаг прикрывает пустой гроб.
— Мы должны помнить, — говорит Грейвз, — зачем мы работаем. Чью безопасность мы охраняем. Какова цена нашей работы. То, что вы чувствуете сейчас… то, что мы чувствуем сейчас — то же самое чувствуют родные и близкие тех, кого мы не сумели спасти. Каждый человек, за чью жизнь мы боролись недостаточно — чей-то сын или дочь. Чей-то отец, чья-то мать. Чей-то… любимый, — говорит Грейвз. Камертон его голоса никому больше не слышен. — Мы должны помнить, зачем мы здесь. И помнить тех, кто больше не с нами.
И приказывает:
— Палочки вверх.
А потом только белый свет. Жизнь Персиваля листается под пальцами, как альбом. Дни, недели, месяцы… Сердце больше не бьётся. Лоренс видит, как цепь стягивает его всё туже. Оно замерло. Оно умерло. Оно не болит. Он торопится узнать, пока есть ещё время — неужели теперь навсегда?.. Это так не справедливо! Он знает, как оно умеет любить. Он знает, сколько силы его переполняет. Лоренс торопится, листает вперёд. Год… два года. Три года. Пять лет… сколько можно?.. Семь лет… Одиннадцать. Хватит, хватит, не надо. Двенадцать лет… Перестань!.. Пятнадцать… Семнадцать лет.