Как приручить Обскура
Шрифт:
— Доверчивый ты… Геллерт… а ещё в террористы полез… куда тебе…
Убивать самого себя было противоестественно. Смотреть в собственные испуганные глаза, в которых отражался немой вопрос — «За что?..» Грейвз чувствовал, как быстро и гулко стучит сердце. От недостатка притока крови сам начал задыхаться, в ушах стоял гул, голова кружилась. Его начало трясти.
За что, Мерлин, ему выпала такая судьба — умереть бесславно, глупо, вскрыть самому себе вены — за что?.. Он был скверным аврором?.. Плохим человеком?.. Или просто жизнь — она вот такая, и справедливости в ней нет и никогда не было?..
— Вулнера… Санентур!
Гриндевальд,
Грейвз почувствовал, как тепло коснулось лица, пробежало по вспоротым рукам, возвращая им силу. Гриндевальд отшвырнул его от себя, обездвижил заклятием. Поднялся на ноги, весь измазанный в крови и песке. Грейвз смотрел на него и гадал, выглядит ли он сейчас так же жалко?..
— Зря ты так, — зло сказал Гриндевальд. — А я к тебе уже начал привязываться… Не ценишь мою доброту — будешь жить овощем… персик.
После этого игры кончились.
Время мелькало, как карусель, складываясь из бесед с Гриндевальдом и коротких чёрных обмороков, пожиравших дни, если не недели. Открывая глаза, встряхивая головой, чтобы прогнать дурноту от сонных заклятий, Грейвз раз за разом видел перед собой своё собственное лицо, и иногда уже не вполне понимал, что перед ним Гриндевальд.
— Расскажи мне…
Темнота.
— Расскажи…
Темнота.
— Расскажи мне…
Пытка была бесконечной. Выныривая из глухой темноты, Грейвз вздрагивал, встречаясь с собственным взглядом. Раньше у него хотя бы было время, чтобы приходить в себя между визитами. Теперь это время у него украли. Листва за разбитым окном начала рывками желтеть, небо поблёкло. Выныривая из глухой темноты, иногда Грейвз слышал, как дождь лупит в стёкла. Слышал завывание ветра в каминной трубе. Грохот неспокойного моря. Иногда оно отчётливо пахло грозой, штормом. Иногда он мечтал, чтобы осенняя буря разметала этот дом на щепки, скинула в море — он утонул бы, не приходя в сознание, милосердно, легко.
Гриндевальд держал его постоянно связанным, но, кажется, приставил кого-то, кто ухаживал за ним в периоды беспамятства. Иногда Персиваль открывал глаза, чувствуя сытость, иногда — голод и жажду. Неизменными были только три вещи. Сквозняк из окна за правым плечом, раз от раза становящийся холоднее. Руки, скованные за спиной. И голос.
— Расскажи мне…
Темнота.
— Расскажи мне…
Хватит, — думал Грейвз, закрывая глаза.
Это было единственное обстоятельство, на которое он ещё мог повлиять. Крошечный выбор, который Гриндевальд оставил ему, и Грейвз цеплялся за него, стараясь не думать, что будет, если он лишится и этой малости. Видеть — или не видеть. Открыть глаза — закрыть глаза.
Хватит, — думал он. — Перестань. Уйди.
Гриндевальд приносил служебные документы, зачитывал, задавал вопросы. Ковырялся в прошлом, но уже без огонька. Никогда больше не менял личину. Иногда садился перед Грейвзом на стул, смотрел на него, усмехаясь сдержанно, по-грейвзовски, и говорил:
— Меня зовут Персиваль Грейвз. А тебя? Кто ты такой?..
У него был голос Грейвза, улыбка Грейвза, интонации Грейвза.
— Привет, Геллерт, — говорил иногда Гриндевальд и трепал его по щеке. — Ну, как мы сегодня?.. Поболтаем?..
Он перенял манеру говорить — с усмешкой, короткими фразами, чуть щуря глаза. Со скупым юмором.
— Представляешь, приходит ко мне этот Картер, виноватый, как побитый тапочком спаниэль, — говорил Гриндевальд, задирая чуть вверх уголок рта, и Грейвз смотрел на него, с трудом
Грейвз смотрел на него и отрешённо думал: мне надо чаще улыбаться, мне так идёт…
Если бы во время беспамятства он видел сны, если был у него было хоть что-то, за что уцепиться, кроме короткой чёрной вспышки, приносящей дурман. Казалось, время просто исчезло, это был один бесконечный, огромный, нескончаемый день, смонтированный из кусков, как кинофильм в маггловском синематографе.
— Расскажи мне, как ты размечаешь карту событий в Европе.
— Красная дуга — заранее созданный тайный маршрут аппарации, — хрипло шептал Грейвз. — Белый флажок — обнаружение или уверенный контакт техническими средствами с предполагаемым противником.
— С каким противником?
— С армией Геллерта Гриндевальда…
Темнота.
Сразу, без перерыва:
— Как ты следишь за перемещениями противника?
— Восьмой отдел, — хрипло шептал Грейвз. — Они собирают все данные — срочные донесения через телеграфных фей, «молнии» со станций наблюдения, где перехватывают и анализируют каминные сообщения, пеленги сработавших каминов, донесения наших агентов, сведения от союзников, выдержки из захваченных документов, протоколы допросов взятых в плен сторонников Гриндевальда…
Темнота. Тут же:
— Что ты даёшь союзникам в обмен на разведданные?
Темнота, короткая, как будто просто моргнул.
— Британский атташе Алан Керк, когда у этого куска дерьма день рождения?
Темнота.
— Завтра? Ежегодный приём для сотрудников Аврората в твоём доме?.. Почему я, к хренам моржовым, узнаю об этом только сейчас?!.
Темнота…
— Знаешь, я начинаю всерьёз проникаться твоим положением, — однажды сказал Гриндевальд. Сунув руки в карманы, он плавно покачивался на каблуках. — Мне даже хочется тебе что-нибудь рассказать. Что-нибудь личное, понимаешь?.. Сокровенное. Хочешь?..
— Я хочу, чтоб ты сдох, — сказал Грейвз. Наклонив голову, почесал щёку о плечо. Оно привычно заныло от движения.
Гриндевальд прошёлся по комнате от окна к двери и обратно, покусывая губу. Встал, прислонившись задом к подоконнику.
— Я хочу рассказать тебе сказку, — сказал он. — Жил-был мальчик. Однажды.
Он задумчиво наклонил голову и поправился:
— Однажды, давным-давно, жил один мальчик. У него не было мамы — только отец, который его очень любил. Они жили вместе в деревушке, а может, в лесной землянке или в горной пещере — ты же понимаешь, детали здесь не имеют никакого значения. Они вместе охотились на зверя и птицу, удили рыбу, вели хозяйство — знаешь, что обычно заводят в таких случаях?.. Кошку, Жучку, мышку, репку… У них было всё! — с неожиданной патетикой воскликнул он. — Дом — полная чаша!