Как приручить Обскура
Шрифт:
Мерлин, какая же пустая чушь лезла ему в голову!..
— А я думал, мы нашли общий язык, — зло сказал Гриндевальд, отряхиваясь от песка. — Ладно, Перси, играем дальше.
С тех пор Грейвз ни разу не видел его лица. Только своё. Смотрел, как в отражении — как тот ходит, копируя манеру ставить ногу и поворачиваться на каблуках, стоять, сунув руки в карманы (локти назад, плечи расслаблены, спина прямая), поднимать брови, глядя чуть исподлобья, качать головой… Сука, тюлений хер, пиздюк ластоногий!..
— Не похож, — с ненавистью говорил Грейвз своему живому отражению, — кто тебе
— Кто?.. Да все, — Грейвз-Гриндевальд улыбался точь-в-точь как в зеркале, только другой стороной лица.
Он приходил то днём, то ночью, то утром, то на закате. Персиваль пытался отмалчиваться, но Грейвз-Гриндевальд под Империо заставлял его пить Веритасерум, и с молчанием как-то не складывалось. Персиваль пытался управлять потоком слов, выбирать выражения, искажать правду, недоговаривать — бесполезно. Грейвз-Гриндевальд по каждой важной теме задавал ему с десяток вопросов, и Персиваль выбалтывал всё, будто они были случайными попутчиками, и ему нестерпимо хотелось излить кому-нибудь душу.
Гриндевальд вскрыл его, как консервную банку. Грейвзу негде было спрятаться от его жадных вопросов, даже в самом себе ему некуда было пойти, укрыться хотя бы в мыслях — покров молчания сдёргивался с него без особенного труда, и он говорил, говорил, говорил, о своих планах побега, о своей ненависти, о бессилии и унижении, всеми мыслями, всеми чувствами выворачивался наизнанку.
Иногда он панически думал, что никогда не сумеет выбраться — и надеялся, что сойдёт с ума раньше, чем проживёт так несколько лет.
— Расскажи мне, как ты сегодня пытался сбежать, — начинал Грейвз-Гриндевальд, появляясь в доме на острове. Персиваль смотрел в своё собственное лицо, слышал собственный голос, и отвечал, побуждаемый зельем правды:
— Я видел акулий плавник. Это была сторожевая акула, таких заводят русалки. Я взял нож, подманил её ближе собственной кровью. Если бы мне удалось поймать её, оглушить и вырезать на боку послание, русалки заметили бы.
Гриндевальд искренне аплодировал его изобретательности и спрашивал дальше.
— Расскажи мне, как проходит отбор в авроры.
— Расскажи мне о мисс Порпентине Голдштейн.
— Расскажи мне о Серафине. Как ты зовёшь её наедине? Фима? Сима? «Госпожа президент, мэм»? Что, между вами правда ничего не было?..
— Расскажи мне, кого из Конгресса можно купить.
— Расскажи мне, где ты держишь досье.
— Расскажи мне, почему вы на ножах с этим Ноксом, он показался мне славным парнем.
— Расскажи…
— Расскажи…
— Расскажи…
Грейвз отвечал и смотрел ему в глаза. Представлял, как кулак врежется в это лицо, сплющивая губы, как из носа двумя струйками побежит кровь, закапает с подбородка на идеально белый, мать его была славная женщина, воротник.
— Расскажи мне про этого твоего мальчика. Сегодня хочу что-нибудь трогательное, — сказал как-то Грейвз-Гриндевальд, мановением палочки создавая в облупленной стене камин и устраиваясь у огня с чашкой кофе. — Что-нибудь… — он взмахнул в воздухе печеньем, макнул его в кофе, отгрыз кусочек и облизнул крошки с губ. — В общем, трогательное. Расскажи про свои добрые намерения, Перси. Есть же в тебе что-то
Персиваль скользнул по нему взглядом, отстранённо думая, что начал уже привыкать видеть «себя» со стороны. Не позируя в зеркале, а вот так, в почти естественной обстановке. Как будто он раздвоился, и один Персиваль Грейвз, тот, который был циничным и беспринципным, захватил в плен другого — того, который никогда не мог прыгнуть выше своей головы.
Он гнал от себя эти мысли, понимая, что если поверит в это — сойдёт с ума. Он пытался сопротивляться и бунтовать, отвечал на издевательства издевательством, но как только Гриндевальду надоедали его трепыхания — он поил Персиваля Веритасерумом и продолжал собственную игру. У Грейвза не было ни одного шанса на победу в ней.
Так он пришёл к мысли, что имеет смысл попробовать новый путь. Сотрудничество. Он будет разговаривать с Гриндевальдом по своей воле, притворится покорным, усыпит бдительность, дождётся шанса… на что-нибудь.
Ему не давала покоя мысль, что до сих пор никто не заметил подмены. Неужели сыграть его было так просто?.. Даже Серафина не заметила, что он стал другим?.. А ведь он стал, Грейвз видел, что Гриндевальд преувеличивал, нахваливая свои актёрские способности.
А Криденс?.. Волнуется? Они не виделись уже две недели. Мальчик наверняка гадает, куда он пропал. Думает, что Грейвз оставил его?.. Или верит и ждёт?..
— Что-нибудь трогательное, — задумчиво повторил Персиваль, складывая руки на груди. Грейвз-Гриндевальд в кресле с энтузиазмом кивнул. Так странно было видеть чужую мимику на своём лице… Чужую ли?.. Грейвз не мог сказать, что в точности знает свою собственную манеру улыбаться, поднимать голову и щурить глаза. Он, конечно, имел пунктик на собственной внешности, но не настолько, чтобы репетировать перед зеркалом наиболее эффектные выражения.
Грейвз-Гриндевальд толчком ноги подвинул к нему стул, предлагая сесть рядом у камина и провести вечер, обмениваясь воспоминаниями. Грейвз сел. От огня было тепло, но по плечам почему-то всё равно пробегала дрожь. Из разбитого окна за правым плечом постоянно сквозило.
— Был холодный день. Конец марта, — сказал Персиваль.
Грейвз-Гриндевальд жевал своё печенье и с интересом смотрел ему в лицо. С очень похожим выражением внутренний голос иногда саркастично ронял своё «ну-ну». Персиваль уставился в камин.
— Я пришёл навестить Криденса во второй или третий раз. Он стоял у выхода из большого универмага. Как всегда, опустив голову, не глядя в лица людей. Протягивал листовку и ждал, пока кто-то возьмёт её. Иногда десять минут… полчаса. Потом протягивал новую.
— Бедный мальчик, — с гнусным акцентом сказал Грейвз-Гриндевальд и шумно отхлебнул кофе. — Дальше.
— Я подошёл, поманил его за собой. Он всегда следовал за мной, будто я вёл его на верёвке. Мы остановились в проулке, подальше от оживлённых улиц. Он протянул мне листовку — кажется, просто от растерянности. Но я тоже не знал, что сказать. Я взял её, он дал мне вторую. Я забирал у него листовки одну за одной, а он машинально протягивал новые. У него были красные окоченевшие пальцы… От сухости и холода растрескалась кожа.