Как приручить Обскура

Фальк Макс

Грейвз накрыл его своим телом, чувствуя, как дурман отступает. Он не мог бы сказать, что с ним только что произошло. Понял только одно — фантазии никуда не исчезли.

Переведя дыхание, он убрал член в брюки и застегнулся, перевернул Криденса на спину. У того был блуждающий потерянный взгляд, до странности светлый, будто подсвеченный изнутри. Грейвз лёг рядом, обнял — тот в ответ смог только закинуть на него слабую тяжёлую руку. Персиваль накрыл их обоих краем покрывала и одеяла сверху, чтобы стало теплее.

— Сегодня ты останешься здесь, — сказал он.

— Мистер Грейвз… — невнятно пробормотал тот, едва шевеля

губами и медленно моргая. Ему даже говорить было тяжело. Он открыл глаза и обрёл осмысленный взгляд, только когда заметил несколько неаккуратных прядей, упавших на лицо Грейвзу. Потянулся рукой, пропустил их между пальцев.

— Вы ведь не будете спать в одежде?.. — тихо спросил он, укладываясь головой на его локоть.

— Нет, не буду, — ответил Грейвз.

— Вы переоденетесь?.. — тот погладил его по груди, опуская глаза.

— Да. Ты же знаешь, что я сплю в пижаме, как и ты.

— Мне можно будет на вас посмотреть?..

Грейвз как следует обдумал свои слова, прежде чем ответить. Мягко привлёк Криденса ближе, вплотную. Позволил его руке скользнуть от груди к подмышке, не стал останавливать явственное намерение потрогать, пощупать себя.

— Последний человек, который видел меня полностью обнажённым, погиб семнадцать лет назад, — негромко сказал Грейвз. — Я не тороплюсь раздеваться с тобой не из стеснения или стыда. Мне нечего скрывать. Я просто отвык.

Криденс слушал молча, гладя по рёбрам. Лицо у него было серьёзным, будто он понимал, что такое доверие от Грейвза за всю жизнь получали единицы. Или — не будто, а действительно понимал.

— Когда ты обнажён — ты или я — ты становишься самим собой, — сказал Грейвз. — Остаётся лишь то, что у тебя под кожей. Нет должности, чужого мнения, нет иллюзий. Для меня это важно. С любовниками, которых я находил потом, я никогда не спал и не раздевался. Они не были… достойны.

Грейвз ненадолго остановился, чувствуя теплую ладонь, которая замерла у края рубашки, выбившейся из брюк. Потом пальцы прикоснулись к телу. Криденс не посмел бы сам забраться к нему под одежду, но если в броне оказалась брешь, он не мог не попробовать.

— Ты будешь тем, с кем я разденусь, — сказал Грейвз. Ладонь коснулась его поясницы, несмело легла на неё. — Я знаю, что это случится. Но не сегодня.

— Он был вам очень дорог?.. — тихо спросил Криденс, пробираясь под рубашку выше, к лопаткам, и Грейвз заставлял себя не вздрагивать от того, как пальцы вслепую изучали его — кожу, напряжённые мышцы под ней, парочку старых шрамов. Один с войны, светлое пятно обожжённой кожи от плевка ядовитой виверны. Если бы не Тесей — лежать бы Персивалю с почётом глубоко в земле. Один от когтя вендиго, под лопаткой — удалось увернуться.

— Я очень любил его, — тихо ответил Грейвз. — Мне казалось, я умер вместе с ним, — добавил он.

— Нет… — сказал Криденс, кончиками пальцев гладя его по спине. — Вы живой… Очень тёплый. Сильный.

— Я не буду прятаться от тебя, чтобы переодеться, — сказал Грейвз. — Но пообещай мне, что пока не станешь смотреть.

Криденс глубоко вздохнул и положил раскрытую ладонь ему между лопаток.

— Нет… Я уйду, — сказал он, опустив глаза. — А потом вернусь. Все мои пижамы в моей комнате.

Грейвз без слов прижался губами к его лбу и закрыл глаза.

Ночью он часто просыпался от того, что Криденс стискивал

его слишком сильно, обхватив поперёк живота. Наваливался тяжёлым телом на спину, будто хотел придавить и удержать. Грейвз разжимал ему пальцы, отодвигал плечом немного назад, задрёмывал и вскоре просыпался снова, чувствуя, что не может вдохнуть. Криденс спал крепко, но беспокойно. Вздрагивал, что-то шептал сквозь сон. Грейвз гладил его по руке, забирался ладонью в широкий рукав пижамы. Это была до странности долгая ночь.

Персиваль лежал с открытыми глазами, мысли блуждали из прошлого в будущее и обратно. Последним — и, если честно, единственным — кого он подпускал к себе так близко, был Лоренс. Почему-то Грейвзу казалось, что если привязаться к кому-то ещё, это будет предательством. Сам не мог объяснить себе, почему.

Он старался не сравнивать, но ведь сравнивать больше было не с кем. Запоздало спрашивал себя, как так случилось, что мальчик из его пьяных фантазий оказался теперь у него за спиной, в его постели. И почему именно он? Выбор всегда был богатый — если бы захотел, нашёл бы себе ещё в Америке. Мало ли молодых и хорошеньких, готовых смотреть в рот и слушаться. Почему Криденс? Почему с самого начала — Криденс? Он вспоминал сгорбленную фигуру в куцем пиджаке не по размеру, сжатые плечи, опущенные глаза. Мало ли тех, кто нуждается в помощи. Почему — Криденс? Что случилось в мгновение, когда он поднял ему лицо и посмотрел в глаза? Не смог устоять перед отчаянием и надеждой? Да мало ли таких, с отчаянием и надеждой. Для них не хотелось побыть спасителем. Из-за них не приходилось изводить себя стыдом и презрением. Может и правда, при всей его любви к совершенству симметричной геометрии, по-настоящему его влекло лишь что-то изломанное, неправильное, искалеченное?

Потом, после Лоренса, он вообще ни на кого не смотрел, а если смотрел, то не видел. Родители перемену в нём не заметили. Разве что отец однажды одобрительно заметил, что он стал серьёзнее и взялся за ум. Кажется, ему понравилось, что Персиваль перестал улыбаться и разговаривать за семейными ужинами. Молча ел, молча курил, молча уходил к себе. Мать однажды спросила, чем он расстроен. Персиваль ответил, что ей показалось. Отец однажды удивился, что тот курит. Персиваль ответил — да, со школы.

Они как будто не знали, что с ним делать и о чём с ним говорить, кто этот человек и почему он живёт в их доме. Если бы Персиваль продолжал играть роль хорошего сына, следуя воле отца и занявшись дипломатией, наверное, им было бы о чём поговорить — он бы казался им, по крайней мере, предсказуемым и понятным. Что делать с сыном, который решил сам выбирать, какую пользу обществу хочет принести, они не представляли.

Он слушал их разговоры, курил, поставив локти на стол. Френсис Александр говорил о не-магических изобретениях, на которые стоит обратить внимание. Возмущался, что его идею собрать толковых учёных и заняться разработкой средств мгновенной связи до сих пор отвергают. Что приходится полагаться на сов, а если необходим срочный разговор — изволь становиться на карачки и совать голову в камин, как в Средневековье. Персиваль слушал его, глубоко затягиваясь, и думал, что знает пару молодых магов, которые с удовольствием занялись бы этим проектом. Что мог бы подсказать пару промышленников не из Конгресса, кто согласился бы профинансировать эту работу. Слушал и молчал.