Как приручить Обскура
Шрифт:
— Криденс, — сказал он, и тот едва вздрогнул от голоса, который и чувствовал, и слышал. — Не возись. Если взялся — расстёгивай.
Тугая петля наконец поддалась, воротничок разошёлся в стороны. Криденс опустил руки, пересчитав пальцами оставшиеся пуговицы. Тонкая белая ткань отозвалась тихим шелестом. Криденс посмотрел на гладко зачёсанные волосы.
— Нет, — ответил Грейвз на незаданный вопрос. — Но если ты будешь стараться меня порадовать — они выбьются сами. Ты будешь знать, что это твоя заслуга.
— Да, сэр, — с предвкушением выдохнул тот, глаза у него зажглись. — Я хочу вас порадовать…
— Ложись, —
Криденс сел на тёмно-синее, почти чёрное покрывало, прошитое серебряной нитью, сдвинулся в центр кровати. Машинально погладил его пальцами, опустился на спину, расставив руки. Распахнув глаза, уставился в потолок. Он глубоко дышал, напряжённый член лёг ему на живот, заметно вздрагивая от пульса. Криденс ждал, что будет дальше, готовый принять и боль, и поцелуй, а ещё лучше — их вместе.
Грейвз шагнул к краю постели, заставил его согнуть колени и руками потянул их в стороны. Криденс поддался легко и чутко — согнул, развёл, раскрываясь без капли стеснения. Любое стеснение Грейвз отменял своей волей. Криденс просто подчинялся и доверял ей, выполняя любое требование.
Он доверял. Знал, что в ответ получит ласку. Наедине с Грейвзом не могло быть стыда и страха — Грейвз не стыдил и не угрожал. Он был предельно честен, каждый приказ был предельно прост. Подчиняться было легко и естественно. И Криденс подчинялся, не задавая вопросов, не сомневаясь.
Персиваль удивлялся каждый раз, когда видел, как быстро мальчик соскальзывает в этот особенный транс, становясь мягким, как масло. Сколько облегчения отражается у него на лице, когда оно разглаживается, как иногда это невыразимое, невыносимое облегчение собирается в уголках глаз маленькими слезинками и срывается вниз по вискам, а губы складываются в благодарную улыбку.
Грейвз погладил его обеими руками, от колен до щиколоток и обратно, обхватывая ладонями икры, чувствуя жёсткие колкие волоски. Криденс отозвался расслабленным вздохом. Он смотрел в потолок широко раскрытыми глазами. Руки раскинуты в стороны, пальцы перебирают покрывало. Криденсу не нужно было сейчас смотреть на Грейвза, чтобы следовать за его волей. Взгляды глаза в глаза им нужны были лишь в самом начале, когда Грейвз каждый раз заново ломал хребет его сопротивлению, замешанному на старом стыде и страхе. Когда они исчезали, исчезало и сопротивление.
Склонившись, Грейвз поцеловал его под колено. Криденс тихо ахнул — без изумления, просто отвечая на прикосновение губ. Грейвз накрыл его мягкими ласковыми поцелуями, и выше, и ниже, и с внутренней стороны, где было чувствительнее всего. Несколько десятков точно таких же поцелуев достались второму колену, прежде чем Грейвз, потеревшись о них щекой, словно лесной кот, оставляющий метку своей территории, двинулся выше. Он целовал стройные светлые бёдра, языком поднимал дыбом волоски на них, поднимался по ногам всё выше и выше, по внутренней стороне бёдер приближаясь к паху. Криденс отвечал стонами — тихими, длинными, как дыхание.
Опираясь на руки, Грейвз остановился над его членом. Тот лежал наискосок через живот — крупный, плотный, покрасневший от прилива крови. Под тонкой кожей змеились тёмные вены. Грейвз наклонился, провёл по нему кончиком носа от основания до уздечки, вызвав у Криденса громкий вздох.
Он чувствовал жажду тела Криденса, как острую физическую потребность. Недостаток еды вызывает чувство голода. Недостаток воды — жажду. Для недостатка Криденса не было подходящего слова. Грейвз не назвал бы его ни любовью, ни страстью, ни похотью. Это было что-то звериное. Древнее. И голод, и жажда, и страсть одновременно, и щедрая горсть безумия. Может быть — одержимость?..
Что чувствует рысь, сжимая челюсти на горле косули? Способна ли она чувствовать торжество от удачной охоты? Грейвз определённо чувствовал, что его охота была удачной — что Криденс, которого он так долго выслеживал, приманивал, приручал — Криденс был добычей, которая достанется ему одному. Безраздельно.
Грейвз целовал его жадно, поднимаясь к груди, Криденс стонал и вздрагивал, будто губы обжигали его. Он потянулся к члену, Грейвз остановил его:
— Нет. Сегодня будет не так.
— Мистер Грейвз, — бессильно прошептал тот, соглашаясь и умоляя одновременно. Вцепился пальцами в покрывало, подставляясь под горячие поцелуи.
Грейвз опустил руку вниз, мимо члена, погладил промежность. Криденс приподнял бёдра, позволяя проникнуть дальше, Грейвз нажал пальцами на вход, погладил вокруг, по ягодицам и между ними.
— Только напрасно мы время прекрасное тратим с тобою:
Речи пустые должна в дело любовь превратить, — прошептал он.
— Я не могу называть ваши речи пустыми, простите, — внезапно с тихим стоном сказал Криденс, закрыв глаза. — Если пустые они, то и небо тогда уж пустует, — продолжил он, и Грейвз замер, понимая, что не ослышался: тот отвечал чистым гекзаметром. — Тёмное, звёзд и луны лишено, безнадёжно слепое… Как же тогда я сумел солнце увидеть на нём?
— Криденс… — выдохнул Персиваль, но тот только тихо улыбался, покачивая бёдрами, тёрся о его руку и, кажется, даже не собирался оценивать произведённый эффект.
Грейвз потянулся к его лицу, поцеловал в раскрытые губы. Криденс обвил его за шею руками, будто это было знаком позволения прикоснуться к Грейвзу.
— Посмотри на меня, — прошептал Персиваль, и Криденс повиновался, выныривая на звук его голоса из своего сладкого забытья. — Поэтическое состязание мы продолжим позже, — сказал Грейвз, чуть улыбнувшись. — У тебя прекрасное чувство ритма.