Как приручить Обскура
Шрифт:
Как будто у Персиваля было время играть.
Отец считал, что тратить время на игры — это расточительство, и попытался нанять Персивалю учителей, едва тот научился говорить. Учителя с вежливым изумлением сказали, что такому юному ученику нужна не арифметика и чистописание, а кубики с буквами. Френсис Александр Грейвз был недоволен, что придётся ещё несколько лет подождать, прежде чем можно будет демонстрировать Персиваля друзьям.
Он был глубоко убеждён, что пока Персиваль не способен похвастаться успехами в учёбе, демонстрировать его хоть кому-либо — нонсенс. Персиваль был глубоко убеждён, что плохо справляется
Тот день врезался Персивалю в память, будто до него он просто не жил.
Он сидел в своей детской, в кресле, которое казалось таким огромным, что он мог бы в нём спать. Но это были крамольные мысли: спать следовало только в кровати, а в креслах можно было только сидеть. У всякой вещи, как и у всякого человека, было своё назначение, и отступать от него было нельзя. Назначение кресла — сидеть в нём. Назначение Персиваля Грейвза — быть послушным сыном, чтобы стать правильным человеком. Персиваль очень хотел быть правильным. Он надеялся, что если он станет достаточно правильным, он заслужит одобрение отца и любовь матери. Пока у него не получалось, но он очень старался.
Он сидел, сложив руки на коленях, выпрямив спину, держа голову, и тихонько шевелил носком башмака. Вверх-вниз. Влево-вправо. Влево-вправо, вверх-вниз. Само то, что он не сидел смирно, как ему велели, было бунтарством, но он точно знал, что никто не видит, как он позволяет себе баловаться.
За закрытыми дверями слышались голоса. Самый тихий принадлежал отцу. Фрэнсис Александр Грейвз считал ниже своего достоинства повышать голос, считая, что воспитанному человеку пристало говорить исключительно спокойно, ровно и негромко. Второй голос принадлежал матери. Богатый, мелодичный, он вольно взлетал вверх и падал вниз, и Персиваль представлял, как её руки, унизанные браслетами, точно так же взлетают и падают, когда она говорит. Медея Пенелопа Грейвз считала ниже своего достоинства сдерживать чувства или слова.
Третий голос был новым. Третий голос принадлежал человеку, которого наняли к Персивалю гувернёром. Он не очень хорошо представлял, зачем это нужно, но заранее испытывал скуку, представляя в своём будущем ещё больше наставлений, советов, разговоров о благовоспитанности и о том, что должен и чего не должен делать приличный человек.
В знак протеста он тихонько ударил пяткой в сиденье кресла и сбил ровный ритм: влево-вниз, вправо-вверх.
Дверь детской открылась, и Персиваль повернул голову. Молодой мужчина быстрым шагом пересёк комнату, остановился перед креслом и присел на корточки. Персиваль, не скрывая изумления, смотрел ему прямо в лицо. Он привык задирать голову, разговаривая со взрослыми, и сейчас от неожиданности чувствовал себя крайне неуютно. Смотреть в чужое лицо так близко от себя было странно. Даже немного пугало.
— Здравствуй, Персиваль, — сказал тот с журчащим акцентом, и улыбнулся так, будто был искренне рад встрече. — Я Раймонд Граммон.
— Здравствуйте, мистер Граммон, — вежливо отозвался Персиваль, поборов замешательство.
— Называй меня Реми, — попросил тот.
Не успел Персиваль осмыслить эту странную просьбу, как произошло нечто ужасное. Реми потянулся к нему, взял
— Ты любишь играть?.. — улыбаясь, спросил Реми.
Персиваль покраснел от стыда. Играть он не умел. Он умел слушать чужие разговоры, когда родители приглашали гостей, он умел долго смотреть на облака, рисовать корявые драконьи головы, испускающие огонь, рассматривать картинки и карты в энциклопедиях, угадывать узоры в сплетении ветвей, когда деревья роняли листву, читать по слогам, катать по столу карандаш или яблоко, писать буквы и запоминать сложные слова. Но играть?.. Как это?..
— Нет, сэр, — честно признался он.
Реми, кажется, удивился. Он смотрел на Персиваля тёмными глазами, подняв ровные брови.
— А что ты любишь делать?..
Его странные вопросы сбивали Персиваля с толку. Разве можно любить что-то делать? Делать можно только то, что правильно. То, что неправильно, делать нельзя. Может, это был вопрос с подвохом?.. Персиваль недовольно нахмурился. Потом вспомнил, что джентльмены не позволяют себе показывать недовольство, и постарался совладать с лицом.
— Я люблю читать, сэр, — сказал он, зная, что за такой ответ его не в чем будет упрекнуть.
Реми развернулся, подошёл вместе с ним к книжным полкам. Персиваль для надёжности обнял его за шею одной рукой — на высоте человеческого роста было всё-таки страшновато, а Реми был довольно высоким.
— А где твои книги?.. — спросил Реми, оглядывая полки с энциклопедиями, географическими и минералогическими справочниками, иллюстрированными травниками и бестиариями.
— Вот они, — кивнул Персиваль, обидевшись за свои книги. Он любил их, хотя читать ему пока было трудно, зато он мог долго сидеть, держа на коленях тяжёлую книгу, и разглядывать красочные рисунки. Прослеживать с лупой голубые линии рек на картах, любоваться россыпями аквамаринов на картинке или тщательно зарисованными соцветиями какой-нибудь пастушьей сумки.
Реми посмотрел на него со странной улыбкой и снова спросил:
— А ты любишь сказки?..
— Нет, — уверенно и даже сердито ответил Персиваль. — Сказки — для маленьких.
— А ты — большой, — серьёзно сказал Реми и кивнул.
— Мне уже четыре, — хмуро сказал Персиваль. Конечно, он ещё не был взрослым, но и младенцем он не был уже очень давно.
— А истории про приключения ты любишь? — снова спросил Реми.
Персиваль задумался над ответом. Он не знал ни одной истории про приключения, но, возможно, он уже был достаточно взрослым, чтобы начать их любить.
— Если там есть драконы, — уклончиво сказал он. По его мнению, интерес к драконам не был предосудительным — ведь это огромные и опасные твари, а не какие-нибудь зайчики на полянке. Персивалю иногда самому хотелось бы стать драконом — бронированным, чешуйчатым, с жёлтыми злыми глазами и пастью, полной клыков. Он бы поселился рядом с какой-нибудь деревушкой, и фермеры таскали бы ему овец и телят на прокорм.
— Я знаю одну отличную историю про драконов, — улыбнулся Реми, глядя ему в глаза.