Как живется вам без СССР?
Шрифт:
Марья явно задиралась, явно затягивала разговор. Потом подняла кокетливо бровь. Кокетливо для того, чтоб посетитель внимательнее взглянул и на ее лицо, на эту бровь, и на густые черные волосы, короче, чтоб не уходил, задержался чуток, а он и впрямь, будто услышал ее женский зов, уже трогал взглядом ее руки, плечо, шею.
— Видите ли, — улыбнулся покупатель, — я, как и те монахи, тоже решил в вашем селе возвести жилье.
— Ну… Места у нас интересные. Не прогадаете. — Марья подошла к окну, показала: — Вон в той деревне жила предальняя тетка Чехова. Народная
— Эко меня занесло, — покрутил головой приезжий и, задрав голову, с удивлением разглядывал отшельничающие неподалеку ели, опрятную, будто на каждый листок вылито с неба по пуду влаги, белизну берез.
— Агроном я, — представился он, — выращивал прежде виноград, пшеницу.
— Ну ли… Какой у нас виноград? — рассмеялась Марья и напомнила посетителю песню «Ой ты, рожь, ты о чем поешь?». — На наших землях пшеничка не запоет — на полях только валуны да песок.
— И на черноземе, в достатке, бывают иногда промахи. Да порой такие…
Он погрустнел, потемнел лицом и, будто старый приятель, пожаловался:
— Иногда все прахом оборачивается.
В женщине тут же зашуршала жалость, тут же загоревала ее душа, что вот не повезло хорошему человеку, а что хорошему, так за версту видно, такого обонянием схватываешь, жизнь чужую бесхитростную даже еще не понимаешь, а уже чувствуешь.
— Наладится все, — щедро пообещала она агроному и начала рассказывать, что в селе живут люди добрые, ничего плохого другому не подстроят. Вспомнила, правда, про уловки и скандалы Кати Панкиной, тихонько ойкнула про себя, хотела было поведать с юморком про эту удивительную персону, но замерла, решив, что приезжий сам вскоре ее голос услышит, потому шут с ней, надо думать о себе, надо на этом малом магазинном пространстве представиться мягкой, но все же строгой и сдержанной, каковой она и впрямь была.
— Думаю, непременно понравятся наши места заповедные, — уверила собеседника Марья.
— Надеюсь, не только места… На все гайки жизнь не закрутишь, режимы в ней бывают разные.
— Конечно, — улыбнувшись, поддакнула продавщица.
Покупатель в это время рассуждал о том, что коли человек попал в винт, в другой раз судьба должна ему с лихвой доброго отпустить. Марья не отвечала. Она смолкла и прислушивалась к той теплой волне, что уже хлынула в ее сердце, забурлила в душе, будто в шлюзах давно пустых, очень скучных давно. Ведь пожаловался человек, ему плохо, значит, ему можно помочь.
— Уже устроились в общежитии? — участливо спросила женщина.
— Да, завтра на работу, — ответил мужчина и почему-то не уходил, рассказывал дальше: — С завтрашнего дня убирать, косить, — в такую центрифугу затянет, а вот сегодня… можно… хоть на ваши товары поглядеть.
И так неловко топтался у прилавка, будто самому себе напоминал чан, небрежно оставленный кем-то посреди дороги.
— Что делаете сегодня? — спросил вдруг покупатель.
Истончавшей не ко времени сосулькой задрожало марьино сердце.
«Как все это внезапно», — хотела
Не могла больше Марья оттягивать радость, хотя задумчиво еще поглядывала на солнечные лучи, которые тихо гладили сосны, траву и цветы.
— Я человек степной, никогда в лесу не был.
— Ну ли? И ягоды не собирали? На бугорках ведь уже земляника… Потом малина пойдет…
Покупатель загляделся на плечи Марьи, очнулся, отвел глаза, а та уже засмущалась, хотя именно так и представляла самую ценную в своей жизни встречу: будто невзначай бросят на тебя взгляд, однако какое тепло уже греет обоих!
Вскоре на малой, с ольховый листок, поляне вскоре сидели приезжий агроном Николай и Марья. Растущая чуть поодаль рожь подступала прямо к соснам, и колосья, казалось, щекотали даже стволы.
«Благо какое вдвоем! — думала в это время женщина. — Еще не конца оцененное благо, не до конца истолкованное, иначе даже в магазин не ходили бы люди поодиночке».
Земля — бледный валунный подзол с низкими по долу колосьями и привлекательной луговой зеленью внимала шалому в белом просвете гуду елей и мягкому говору людей, которые нравились, это видели уже все ольхи да боярышники, очень нравились друг другу.
— Пожалуй, правы древние, когда говорили, что иногда нужно возвести совсем новое жилье! — произнес Николай задумчиво: — Земли иные, люди иные…
Намек этот прозвучал для Марьи как приглашение к добру, к чему-то очень хорошему, когда поневоле наклонишь голову и замрешь. Зарывшись лицом в синий воздух, она прислушивалась к каждому вздоху сидящего рядом человека, ловила взглядом каждое движение его плеч, ибо впервые сквозь недоговоренное слышала слова донельзя желанные, с той самой интонацией, какая звучит в душе чуть ли не с детства, с тем восторгом перед нею, какой каждой женщине видится с пеленок. А сколько перед тем плакала Марья, что восторг этот уже был выказан всем живущим вокруг, то одна пробежала по селу с распахнувшимися, как зори, глазами, то другая, и лишь ее, как нереальный островок Куру-Кусу, все обходило и обходило радостной приливной волной.
И поверив этим дивным словам, она уже ждала прикосновений Николая, его объятий, в душе даже чуток их поторапливала.
— Как же ты мне хороша, Маша! — сказал просто он.
От нехитрости этой ласковой лицо Марьи на слоевище пахучего клевера казалось большой лучистой краюхой луны, а Николай жадно тянул в себя запах этой белотелой, такой податливой и неведомой еще женщины. Гущина же и темень леса, что минуту назад его, приезжего человека, лишь отпугивала, теперь не внушали страха, а напротив, притягивали мыслью, что и деревья, как люди, не могут разминуться, легко обойти друг друга, и у них не выходит жить по одному, в этой вечной дреме и у них свои коалиции.