Как живется вам без СССР?
Шрифт:
— Чего обижаешься? С мужчинами у тебя другое, — объясняет Воттани. — Ты же с них спрашиваешь… Да еще за пьянку наказываешь.
У входа чум еще медленно дымился подожженный в ведерке мох, хвостик от которого иногда заползал под полог.
— Полночь уже, вот засиделись!
Валентина глядит на солнце, потом на часы, спохватывается. И хотя за пологом еще серый день, ночь уже, оказывается, в самом разгаре.
За чумом — половодье ромашек, больших, ослепительно белых, пышных, которые как ни в чем не бывало растут неподалеку от Ледовитого океана. Только лютики еще вперемешку с ягелем качаются
— Беда у нас в тундре, — жалуется Валентина Александровна. — Нефтяники привезли с собою вездеходы. На Ямале найдены месторождения, техники много прибыло, после вездехода же не растет ягель. Трава есть. Но олень траву не ест. От нее он слабеет и со временем погибает. Напиши, — просит она Анну, — как спасти нашу жизнь в тундре, как сохранить оленеводу работу?
Валентина Александровна загляделась на торчащий посреди Обской Губы островок.
— Я ведь тоже два раза в тундре тонула, два раза лодку выбрасывало на мель. Последний раз — вон на этот островок. Вроде недалеко, я их вижу, а они меня — нет. Три дня на ногах стояла, на мокрый мох ведь не присядешь.
Около дома качается крошечная ольха, такая же, как и ее хозяйка, отважная обитательница Севера. Подвязав деревце к колышкам, директор совхоза спрашивает:
— Завтра еще будете? У нас конкурс на лучший чум. Самую чистоплотную хозяйку ждет дорогой чайный сервиз.
В квартире женщина включила телевизор, внимательно выслушала, что происходит в Испании и Вьетнаме, замечталась, глядя на кадры, снятые в Гвинее-Бисау, намекнула, что вот бы и туда попасть, поглядеть.
— Какая у вас хорошая работа, — позавидовала она вдруг Анне, — осмотр целого земного шара, размышления… Вот и поразмышляйте, каково нынче быть директором совхоза? — неожиданно перевела Валентина Александровна разговор на местные темы. — Прежде мною, бывало, как спичечным коробком не потрясешь, а теперь не знаю, как разговаривать с нефтяниками. У них план, но и у меня план… За моей спиной люди, которые нигде больше не найдут себе места в жизни, — добавила она печально. — Лэми Худи виноват ли в том, что не выполнил план? Задай цивилизации вопрос: почему прогресс убивает кормильца? Нам очень нужны машины на воздушной подушке. Пусть скорее пустят их в производство.
Когда через два дня к поселку подлетел «Омик», провожали Анну трое: Воттани, Майяне и директор совхоза. Не забыл попрощаться и Лэми Худи. Прячась за сараями, видно, так и не выполнил план, хотя зря побаивался Валентины, он долго еще махал кепкой.
— Какая замечательная женщина! — сказали в редакции Анне о Вахниной. — Она никогда не уйдет с головою под лед. Вот это характер! Это то, что нам надо!
После публикации в центральной печати очерка о Заполярье и переезда в Москву на столе Анны забился в торопливом перезвоне телефон.
— Мне бы эту журналистку к телефону, — произнес в трубке голос с акцентом. — Алло, вы меня слышите? Это Анна? Хорошо, что это ты… Угадай, кто звонит? Да Рахман, твой коллега. Арабский коллега! Помнишь? Читаю утром газету, вижу твою статью. Вот и нашел тебя.
— Ты каким образом в
И в памяти, как из глубокой лощины туман, начали всплывать бывшие встречи, знакомства…
— Как поживает физик Мухаммед? — спросила Анна, как только они с Рахманом оказались в буфете.
— Неплохо.
Вернувшись в Хартум, Мухаммед сразу же стал ректором университета на юге и не давал уже работу тем, кто учился в Советском Союзе, особенно клял выпускников МГУ, утверждая на всех конференциях, что в советских вузах дают слабые знания, совсем не то, что в Англии и Америке. То есть сразу отсек, мгновенно перестал узнавать то, что опять ему уже не могло пригодиться, но в любви к чему еще недавно клялся на страницах собственной книги.
— Так быстро?
— Ты хотела медленно? В МГУ у Мухаммеда была лучшая комната. В нашей стране президент дал ему дворец, высшую в науке должность…
— Как поживает философ Фарук? — вспомнила Анна еще одного знакомого.
— Нелегко.
Фарук сидел вместе с Махджубом в тюрьме, мучительно пережил его гибель, вынес пытки, допросы, схватил язву желудка.
— Мы его все уважаем, он человек идеи. Ни дворцов, ни счетов у него в западных банках… Он за то, чтоб каждый человек, уж если пришел в мир, не жил в нищете. Но когда Фарук вернулся домой, ему стало по-настоящему плохо.
— Тяжело заболел?
— Нет, иное… Жена, если ты помнишь красавицу Фатхию с медицинского, ему здорово изменяла.
— Значит, нашла чем заняться, пока муж в тюрьме?
Для своей темнокожей жены Фарук тоже оказался лишь осенним сезонным листком, им тоже поигрались и бросили. Так же, как он поступил когда-то с русской девушкой Раей.
До чего же больно Анне за этого красивого парня с большими, как у газели, глазами. Когда-то он смело, не задумываясь, шагнул от румянощекой веселой, любящей его Раисы к женщине своей национальности, будучи твердо уверенным, что Фатхия в трудную минуту будет ему крепкой опорой. Но дорого обошелся Фаруку этот шовинизм в любви! Вот уж право, как верна присказка: если мужчине предложить розу и капусту, он непременно выберет овощ. Да еще гнилой. Хотя с виду очень привлекательный.
— В общем, сам надел себе чулок на голову. Раю вспоминает?
— Еще бы… Прямо так и говорит, что это ему кара за Раю.
За окном город, огромный, как планета. И вообще все человечество — один огромный город. Ничего в нем не скроешь, ничего не спрячешь, рано или поздно истина докапывается до каждого.
— Что делает поэт Осман?
— Еще один артист…
— Как так?
— К деньгам очень спешит!
— Наверно, их любят все, но не каждый готов потерять из-за них совесть. О чем он пишет?
Рахман схватился за голову, но спросил лукаво:
— Ты когда, Анна, выходишь за город, встречаешь в поле ангела?
— Нет. Почему-то…
Осман по-прежнему печатается, много пишет, но о чем? «Некий Мухаммед из Омдурмана, который неделю назад ушел в пустыню за отарой, встретил в песках спускающегося с неба ангела, который просил передать людям, чтобы они ни в коем случае не отказывались от шариата».
Анна хохочет на весь буфет! Услышать такое в век космических кораблей, пятого поколения роботов, в век конструирования генов.