Как живется вам без СССР?
Шрифт:
Вероятно, он тоже когда-то думал, что женитьба на иностранке — это авантюризм в любви. Но вот даже спустя несколько лет глядит на Анну так долго, что ей уже чуточку неловко. Дрожат его ресницы, взволнованно лицо, и отчего-то он долго не выпускает ее рук.
— Как поживаешь, мудрец из бамбуковой рощи?
В ответ он протягивает ей алые розы.
Кто-то из писателей сказал: никто не знает, когда чувства приходят, и никто не знает, когда они уходят. Никто из великих еще не определил, почему они не уходят даже тогда, когда завывают
Хорошее у тебя настроение или плохое, дома ты или стоишь в той очереди, в которой «дают» книги Шукшина, они почему-то всегда в тебе. Может, потому Хади подмечает, что за годы разлуки она ни капельки не изменилась.
Она тоже задумалась: что, в конце концов, в нем хорошего? Загибает один палец, другой… Плохого и на малую горсть не находится. Крепыш, доброжелателен, открыт, ласков… Гимн этот, как и прежде, может длиться часами.
— Я все время тебя искал, писал письма, посылал телеграммы. Ты их получала?
— Ни одной.
В это время Анна не имела своего жилья и перебиралась от хозяйки к другой. Одну собственницу не устраивало, что в редакции курят и ее одежда пахнет, видите ли, сигаретным дымом. Другой не хотелось, чтобы поутру хлопала дверь, хоть влетай на третий этаж через балкон. Третья возмущалась, что стучит громко будильник, много книг, значит — много пыли, «вот когда будешь иметь свою квартиру, тогда заводи и кошек, и книги. А у тебя ничего нынче нет. У меня же — еще дача со сверхприбыльным луком!». К носу тут же летел кукиш в кулачонке влюбленного в себя мучителя. Вот и помни, каково это — не уважать частнособственнический интерес бабы Лизы?
Возвращаться к таким людям никогда не хотелось, потому и не долетали до Анны телеграммы, будь они даже из другого созвездия.
Но не все было в жизни печально. Много случалось и смешного. Однажды в редакцию поступила жалоба, мол, по какому праву журналистка написала, что урну для голосования принесли в дом старейшей жительнице села Таисии Ивановне Петровой?
— Машке Богачевой уже 87 лет, а никто не считает ее самой старой. Вы меня оскорбили, извинитесь, пожалуйста.
Извинилась Анна, куда же деваться?
В другой раз написала в зарисовке, что молодая горожанка Алена встречала мужа с фронта в голубом платье. В райком тут же полетела жалоба, что Алена была одета в тот день в белое платье с голубым по полю горошком.
Хади спросил, жива ли мама Анны, где нынче ее братья? Как поживает подруга Ольга?
— Мама здорова. С братьями все в порядке. В институт не пошли, но уже работают.
— А Ольга?
Неплохо жила Ольга. Летала с мужем в Париж, Нью-Йорк. Рассказывать дальше не хотелось. Когда Иван тяжело заболел, тут же — развод. Теперь однокурсница замужем за его начальником. И часто, как прежде, Ольга норовила разрушить отношения между другими людьми. От зависти,
— У нашей делегации сегодня траур, — сказал невесело Хади.
— В чем дело?
— Мухаммед погиб.
В университете студенты-южане устроили забастовку и потребовали, чтобы на собрания не приглашали больше братьев-мусульман, по требованию которых недавно в стране даже казнили старого уважаемого муллу лишь за искажения, с чьей-то точки зрения, толкований Корана. Но ректор братьев-мусульман приглашал по требованию правительства, которое уже полностью стояло за то, чтобы все сферы жизни, светские и научные, даже там, где жили анимисты и христиане, зависели бы от норм мусульманской морали.
На юге, однако, верили не в Коран, а в духи предков, как, положим, люди из племени Ним. Народ Нуэр разговаривал с ветром, небом, птицами. У народа Шиллук божеством считался их король. Действовала на юге и католическая церковь.
Но правительство требовало всюду внедрять мусульманство. Мухаммед, находившийся в это время в Хартуме, был разъярен, когда узнал, что в его вузе забастовка, хотел немедленно наказать студентов и решил срочно лететь к месту событий. Летчик отказывался, говорил, что в песчаную бурю не летают, хабуб есть хабуб. Но Мухаммед настоял.
— Неужели погиб в авиационной катастрофе?
— К сожалению, летчик тоже.
Выходит, что ретивость Мухаммеда, уж больно не хотелось ему терять дворец, доверие и любовь вышестоящих, впервые обернулась для него злом. То, что прежде приносило большую удачу, в другой жизни карьериста и погубило. Впрочем, кто его знает? Может, лишь таким и дает жизнь трассу, лишь таким разрешает взлет? Ну, бывают случайности, и что же?
— Мы так много говорим о других, — поворачивается Хади к Анне. — Может, поговорим о себе? Скажи, что случилось тогда?
Этого-то Анне не хочется. Боль и через сто лет боль. Незалюбила жизнь, на том и точка. Пусть теперь не каждый день ее нравится, зато каждый миг стерпится. Когда-то ей хотелось поговорить с деревом, под которым Хади, возможно, прятался от жары, с пика Коммунизма увидеть, что происходит в Африке нынче? Но когда перебирала предыдущие события, то отворачивалась от прежней жизни навсегда.
Ждать двоих и никого не дождаться, каково? Каково это — споткнуться, упасть и порвать душу так, чтобы потом тайком штопать, цеплять ее кое-как нитками целую жизнь?
«Как мало им было нужно!» — часто с обидой думала она, вспоминая обоих. Тепла и любви к ним сохранилось еще так много, будто в вулканическом подземелье, что хоть лавой извергай их за ненадобностью. Но поговорить, а тем более рассказать о своей беде в том райцентре, где так переживают за огурцы и погоду, было абсолютно не с кем.
Университетский мир с его обширнейшей географией и проблемами в масштабах целой планеты тут был чужд и казался бы несуразным.
— Почему ты мне написала, что малыш умер, а другим сказала, что он живой?