Каллиграфия

Флоренская Юлия

Никто не мог судить, сколь могущественна Аризу Кей, исходя из одной только ее внешности или характера. Даже проницательный Кристиан ломал голову над тем, как она в одиночку управляется со всеми домашними делами и как заставляет деревья цвести и плодоносить круглый год. И почему, едва сядет солнце, ей так не терпится с ним распрощаться? Он мог бы поклясться: хранительница ночью не спит.

Однажды - лишь однажды - Джулия застала ее в пагоде за выведением письмен на деревянных табличках. Был поздний час, и обескураженная вторжением японка выронила кисточку, а потом молча указала на дверь. Ее работа требовала тишины и глубокой концентрации. Она занималась каллиграфией.

В то время итальянка-второкурсница лишь собиралась постичь эту науку.

«Здесь

много ума не надо, - считала она.
– Нарисовать на дощечках закорючки - e come bere un uovo! [1]» Но она поняла, что несколько переоценила свои способности, когда стала засыпать прямо на лекциях. И как ни расталкивал ее Франческо, всё напрасно. Профессора делали ей выговоры, а Кристиан смотрел с укоризной.

Утро в Италии начиналось тогда, когда в саду вечерело. Поэтому синьор Кимура был против того, чтобы засиживаться у Аризу Кей до первой звезды, пусть и подкрепляясь бодрящим чаем. Но с каллиграфией у Джулии не клеилось, и «сэнсэй», запасшись терпением, обучал ее премудростям чистописания до тех пор, пока у него самого не начинали слипаться глаза. По возвращении в Академию он как бы перемещался в иное измерение. Там его ждали студенты, услужливые лаборанты и добродушный директор, Сатурнион Деви, который, впрочем, не упускал возможности встрять там, где заканчивается область его компетенции, и надавать советов, половину из которых пропустят мимо ушей. Сам он специализировался главным образом на микроорганизмах и мог с ходу перечислить все экземпляры своей обширной коллекции бактерий. Сторонний наблюдатель счел бы его эксцентричным, однако без его руководства Академия не являлась бы сейчас тем, чем является. Смекалистый и энергичный, Деви поставил свое детище на ноги, вскормил и одел, если так выразиться. Вот уже который год, к большому неудовольствию конкурентов, Академия успешно сбывала на мировом рынке свои изобретения. Вот уже который год сюда стекались лучшие умы человечества. Стекались благодаря упорству профессоров, которые, можно сказать, поднимали жемчужины с морского дна, разъезжая по самым отдаленным странам. Однако директор был охоч не только до «жемчужин», но и до «самородков» - юных дарований (таких как Джулия и Франческо), которых привозили в Академию со всего земного шара. Там их шлифовали, обучали всевозможным наукам, чтобы в один прекрасный день они заблистали ограненными алмазами, мастерами своего дела.

Постепенно из скрежещущих зубами завистников соседние корпорации превращались во врагов, жаждущих любыми способами заполучить секреты Деви. Директор знал это и всеми силами старался им помешать...

Придя с прогулки, Кристиан не обратил внимания на озадаченный вид хранительницы, которая рассматривала рисунок из чайных листьев на дне чашки. Завидев его, она натянула на себя приветливую улыбку и напомнила, что гостям пора откланяться.

– Желаю вам удачного дня, - проговорила она, легонько хлопнув Джулию по плечу.
– И не клюй носом на лекциях, дорогая.

– Постараюсь, - ответила та.
– Как жаль, что приходится уходить... Вот если б ты позволила переночевать...

– Переночевать?!
– в замешательстве переспросила Аризу Кей.
– Но, в таком случае... ты ведь пропустишь семинары в Академии.

– Именно, именно, - подтвердил синьор-в-черном.
– А до окончания третьего курса тебе желательно зарекомендовать себя как прилежную ученицу. Тогда в дальнейшем директор сможет давать тебе ответственные поручения, и ты получишь возможность выезжать за границу по обмену опытом. Поэтому поторапливайся, если не хочешь отчитываться перед лектором, где тебя носило.

Несколько мгновений спустя она уже бойко шагала по коридору общежития, построенного точно в центре крючковатой буквы «сигма» - главного корпуса Академии, где проходили занятия. В гостиной четвертого апартамента сопела Мирей. Она сидела за круглым столом, уткнувшись лбом в учебник по математике.

Мирей была соседкой Джулии по комнате, и более принципиальной особы никто из студентов в жизни еще не встречал. Она отличалась редкостной исполнительностью, за что многие ее недолюбливали. Хотя сама она тоже многих недолюбливала. В основном, взаимно. Джулия осторожно потормошила подругу:

– Э-эй!

Проснись и пой!

Та подскочила на стуле, сгребла в охапку свою тетрадь и стала что-то ожесточенно записывать.

Из смежной комнаты высунулась Роза.

– Последнее время это происходит с ней всё чаще и чаще, - сказала она, поправляя растрепавшуюся шевелюру.

– Может, это из-за моих ночных похождений?
– предположила Джулия.

Роза пожала плечами, хитро подмигнула и скрылась в дверях. Она не имела представления, куда Джулия отлучается на ночь, однако предпочитала не влезать в чужие дела. Жизнерадостность Розы Соле более чем компенсировала угрюмый нрав ее сожительницы, китаянки Кианг, имя которой в переводе также означало «Роза». После того как по литературе задали читать роман Стендаля, их прозвали «Красное и Черное», сообразуясь более с цветом их волос, нежели с содержанием романа. «Черным» была, разумеется, Кианг: дикая, колючая и ужасно вредная. Когда же в аудиторию врывалась Роза Соле, она была подобна солнечному вихрю: ее рыжая копна словно освещала всё вокруг, а сама она нередко покатывалась со смеху после очередной веселой истории, которыми Франческо так и сыпал в перерывах между лекциями. Этот задорный итальянец вообще был не прочь пошутить. Он даже про Кристиана сочинял небылицы, хотя уж кто-кто, а Кристиан заслуживал более уважительного к себе отношения...

– Который час?
– на ломаном итальянском спросила Мирей, откладывая тетрадь и протирая заспанные глаза.

– Время завтрака!
– объявила Роза. Она прыгала в дверном проеме, натягивая на себя джинсы. Из третьей комнаты, где обитали розовощекая Лиза и меланхоличная Джейн, донеслось шуршание пакетов.
– Вишь, как возятся!
– заметила она.

– У них что, опять была пакетная вечеринка?
– изумленно спросила Джулия.

– Угу, - сонно пробормотала Мирей.
– Всю ночь галдели!

– Удивительно, каким плодотворным может оказаться тандем россиянки и англичанки!
– воскликнула Роза.
– Елизавета Вяземская, - произнесла она на итальянский лад, - родом из Петербурга, а петербуржцы народ особый. У них там свои причуды.

– Как-нибудь я объявлю третьей комнате войну, - пробурчала Мирей, чьи земляки-французы, может, и знали толк в развлечениях, но никогда не позволили бы себе нарушить покой соседей.

За завтраком Джулия не притронулась к еде. У нее попросту пропал аппетит, когда подруга-француженка сообщила, что за ее домашнее задание по математике даже не бралась.

– Обычно ты меня выручала, - потерянно сказала ей Венто.

– К сожалению, в этот раз мадам Кэпп взвалила на наши плечи непомерно тяжкие примеры... так што мне и шо швоими едва удалошь шправитша, - с набитым ртом проговорила Мирей.

На лбу у Джулии выступил холодный пот: преподавательница будет в ярости. А в Академии студентам не понаслышке известно, что такое ярость мадам Кэпп. Каждый, кто выходит к доске на ее уроке, выглядит так, словно его обдали ледяной водой, а теперь ведут на пытки. Когда она бушует, дрожат стены, с потолка сыплется побелка, а ученики вжимаются в парты и стараются не дышать. Не сделать домашнюю работу - значит навлечь на себя ее праведный гнев и кару в виде дополнительной сотни дифференциальных уравнений.

Мимо столика, за которым сидели подруги, продефилировала Аннет Веку, и Мирей при этом издала звук, похожий на рычание.

– Так ненавидеть свою соотечественницу!
– изумилась Роза.
– Уму непостижимо!

– Миротворцев прошу не вмешиваться, - процедила та. Она невзлюбила Аннет с первого дня, заявив, что вертихвостки вроде нее позорят честь нации. Хотя непонятно, чем именно они эту честь позорят. Со стороны Аннет казалась очень милой, улыбчивой девушкой, не лишенной грации и изящества. Душа компании, самая умная и популярная на потоке, она была бы, пожалуй, идеалом, если б не заостренные черты лица и излишняя худоба. Те из студентов, кто знал ее ближе, либо относились к ней с презрением, либо уверяли ее в вечной преданности. Равнодушными оставались редкие.