Каллиграфия
Шрифт:
Едва ли подобное объяснение удовлетворило любопытство Елизаветы, но она, как и в предыдущем случае, предпочла не приставать к японке с вопросами, заранее осудив себя за дотошность и дерзость.
Когда Люси - в немыслимом для себя положении - смирилась с тем, что из корневого кокона ей не выбраться, она вновь предстала перед хранительницей, безоружная и до предела униженная. Несмотря на то, что руки были по-прежнему скованы корнями, язык ее был свободен. Поэтому, если уж ей и предстояло подчиниться, всю свою ненависть и злобу она могла, по крайней мере, облечь в слова. Аризу Кей вскоре убедилась, что никакими доводами ее не урезонить,
– Как некогда справедливо заметили философы, человека не переделать и на свой лад не перекроить, - со вздохом сказала японка, входя на кухню, где Лиза рассматривала свитки.- Не так-то легко сбить с нее спесь!
– Э, да вам просто не приходилось бывать в исправительной колонии!
– со знанием дела отозвалась россиянка.
– Мой пропащий кузен частенько туда наведывался. Уж как их строят, этих жуликов, как строят!
Привычная к безоблачной и относительно беззаботной жизни, Аризу Кей с трудом верила, что при ней действительно употребили такое словосочетание, как исправительная колония, и что ей действительно нужно кого-то исправлять. С детьми всё обстояло гораздо проще: она кормила их и заботилась об их досуге, но о том, чтобы их воспитывать, речи не заходило. Здесь же воспитать требовалось взрослую, здравомыслящую женщину, выбить из нее корыстолюбивые помыслы, вытряхнуть сор мелочных обид, и, образно выражаясь, вогнать в ее голову нечто свежее, светлое, цельное. Пока Аризу Кей осмысляла, как осуществить эту операцию без хирургического вмешательства, да притом не наломать дров, у нее впервые закололо в висках и заныло в животе. А ее гармоничный мир впервые узнал, что такое увядание, когда на сакуре, ветви которой распростерлись над мостом, засохло сразу несколько цветков.
– Джулия бы справилась, - пробормотала она, опершись локтями на столик-котацу.
– У нее призвание к исцелению людей.
– Что? Что вы сказали?
– удивилась Лиза.
– Может, Кристиан немного и перестарался, обучая ее каллиграфии и взращивая в ней боевой дух. Может, и я малость переусердствовала. Но результат оказался столь непредсказуем и, к нашей радости, столь восхитителен, что мы расценили его как восьмое чудо света. Было решено не открывать Джулии правду о ее способностях. Однако, сдается мне, она и без того уже многое вокруг себя изменила.
– О каких способностях вы говорите?
– В критические минуты она начинает светиться, и свет этот особого свойства. Он облагораживает тех, кто находится в области его действия. Понимаешь ли, Елизавета, свет бывает разный. Бывает мертвый, как от лампочки или от свечи, бывает живой - солнечный или такой, какой испускают светлячки, а бывает живящий. Так вот, у нее, у Джулии, последний вариант. Я не стану пересказывать тебе всю волшебную энциклопедию, но знай, что живящий свет подобен эфиру, и всё, что с ним взаимодействует, незримо преображается... О, так вот он, ключ к победе!
– вдруг воскликнула японка и, не удосужившись поделиться с Лизой своею догадкой, вылетела из кухни, точно стрела, пущенная из бамбукового лука-юми.
***
Франческо ощущал себя безмерно несчастным, чудовищно одиноким и всеми покинутым, невзирая на то, что был практически беспрерывно окружен монахами и другими такими же незадачливыми паломниками, как он сам. Размеренная, однообразная жизнь была ему в тягость, и он даже не заметил, как захандрил. Его не вдохновляли ни цветники у монастырских стен, ни питомник, где разводили собак,
– Мы были сродни секретным агентам, - нередко жаловался он соседям, - нас ждали великие свершения, нам предназначались лавры борцов с преступностью! И что же? В итоге, судьба заносит нас в забытое Богом место!
– Не передергивай, дружище, - говаривал старший его товарищ.
– Что-что, а это место никак забытым не назовешь. Оно - благословенное.
Франческо надувался, как футбольный мяч, и на том беседа обычно заканчивалась.
«Ну, уж Джейн-то, наверное, страдает не меньше моего, - злорадствовал он, когда его заставляли вместе с другими чистить картошку или лущить фасоль.
– И нипочем ведь не догадается, что отсюда можно запросто смыться. А я смоюсь. Без нее. И она больше не будет мне докучать».
Но когда на следующее утро он подкрался к воротам, которые ежедневно отворялись для фургонов с провизией, то чуть не столкнулся с Джейн, бывшей под стать Моррисовым заключенным: бледной, осунувшейся, с темными кругами под глазами. За последние несколько суток ей так и не удалось хорошенько вздремнуть.
– Ну что, невмоготу стало?
– съязвил Росси.
– Здешние порядки не для изнеженных особ.
- Тьфу на тебя!
– припечатала та, и они вместе притаились у ворот, чтобы дать тягу, как только представится возможность.
На самом деле Франческо был несказанно рад видеть Джейн, да и она не больно-то раздосадовалась, встретив его у стены. Однако оба отмалчивались, и никто не спешил кидаться друг другу на шею. Их традиционный обмен любезностями мог показаться вульгарным кому угодно. Но итальянец и англичанка не находили в подобном приветствии ничего вопиющего, и оно отнюдь не указывало на существование между ними вражды или неприязни.
– Я за то, чтобы вернуться на Актеонову виллу, - решительно заявил Франческо, когда они отбежали от монастыря на «безопасное» расстояние.
– Будь по-твоему, - сказала Джейн, которая мечтала только о том, чтобы отмыться от пота и пыли и которой такая идея показалась самой рациональной.
– Но хорошо бы определиться с направлением.
– Для Франческо Росси препятствий не существует! Мы будем ориентироваться по мху!
– Но здесь нет мха!
– Тогда по древесной коре!
– Но я вижу лишь кустарники да травяную поросль!
– Не беда! Годовые кольца на свежих пнях гуще с северной стороны.
– Единственный пень здесь - это ты!
– едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться, сказала Джейн.
– Постарайся лучше вспомнить, где находился алтарь, когда вы были в храме.
– Алтарь? Минуточку!
Он повертелся на месте, ткнул указующим перстом в сторону гор и провозгласил «там!» своим непревзойденным комичным тоном, который сделался его второй натурой и пускался в ход независимо от серьезности положения.
– А ты, оказывается, тоже кое-что смыслишь в ориентировании!
– сказал он, и тут Джейн покатилась со смеху, предоставив ему теряться в догадках относительно причины такого ее поведения. Он вначале даже не понял, плачет она или смеется, и когда, встряхнув ее, поинтересовался, каких грибов она объелась, в ответ услышал лишь неопределенное хихиканье да смесь каких-то звуков.