Каменные скрижали
Шрифт:
Юдит втянула голову в полные плечи и протяжно вздохнула.
— О чем спорите? Все равно мы ни на что не можем повлиять. Придется ждать. Байчи нынче собирался разведать, как обстоят дела, встретиться с советским послом…
Оба вскинули головы.
— Явно тот сказал, что занят. Ференц, кривя рот, нервно потер лоб.
— Вдруг и вправду занят.
Но Юдит еще не досказала, незлобиво глянула мудрыми совиными глазами, словно попросила: «Дайте досказать».
— Тогда Старик позвонил китайцам, —
— И что ты думаешь по этому поводу? — потянулся к ней Иштван.
— Может быть, китайцы нас поддержат? — беспомощно огляделась Юдит по сторонам.
— Кончай ты это «нас»! — крикнул секретарь. — Каких «нас»? Есть правительство, от которого мы ждем распоряжений, и есть — взбунтовавшаяся враждебная толпа. Там, где венгры стреляют друг в друга, «нас» не бывает. Надо выбирать, Мы должны быть на чьей-то стороне, а кто на чьей, — указал он ладонью на Иштвана, — сразу видно, И из этого придется сделать выводы. Мы не можем позволить себе анархию даже в такой малой общине. Нельзя забывать, какие силы нам доводится представлять, а работник обязан подчиняться распоряжениям сверху.
— Причем, в особенности, тогда, когда их нет, — передразнил Тереи напыщенный тон секретаря.
— Пока нет новых инструкций, действуют прежние. Иначе и тут пойдет разброд, как в Будапеште.
— Хотела бы я знать, чего доискивается Старик у китайцев, — задумалась Юдит. — Что они могут ему сказать?
— Выразят уверения в дружбе под церемониал заварки жасминного чая, — отмахнулся Ференц.
— И это важно, Старик перестанет чувствовать себя одиноким, — рассудил Тереи.
— Я вас очень прошу, не ссорьтесь, — измученным голосом попросила Юдит. — Ну, сами скажите, разве мало нам на голову свалилось?
— Тогда зачем ты ходишь ко мне и спрашиваешь, что я думаю? — прошипел Иштван Ференцу.
— Затем, что это входит в мои обязанности так же, как в твои обязанности входит отвечать на мои вопросы. Мне положено знать, кто со мной рядом.
Тереи стиснул кулаки и в порыве бешенства вслепую нанес удар:
— Знаешь, что сейчас в Будапеште делают с такими, как ты?
— К счастью, здесь не Будапешт и ты не атаман взбунтовавшейся черни, — Ференц выпрямился и, печатая шаг, вышел вон.
— Ну, зачем ты его без толку дразнишь? — пожала плечами Юдит, в ее полном смуглом теле теплилось что-то материнское. — Он тебе припомнит. У него перед глазами фотографии расстрелянных, он чувствует себя, как загнанный волк. Зачем ты его вынуждаешь записывать тебя в свои враги?
— Зарвался, — признался Тереи. — Ничего теперь не поделаешь, ляпнул.
— У тебя же свои заботы. Я-то понимаю. Жена, дети… И ничем ты им помочь
— Да, но не забывай, что это сделали немцы. Мы евреев в обиду не давали, и только, когда обнаружилось, что мы готовы капитулировать перед кем угодно, лишь бы не перед русскими, салашисты подняли мятеж…
— Салашисты тоже были венгры, — горько сказала Юдит. — Сама не знаю, с чего я так упрямо признаюсь к вам, в Будапеште у меня ни родни, ни дома, ни даже могил на кладбище. Но с Израилем меня тоже ничего не связывает. Хотя вы меня с трудом выносите, я — венгерка, потому что так хочу, и никто мне этого запретить не может. Будь поосторожней, когда высчитываешь, кто больший патриот…
— А я против тебя ни единого слова не сказал. Я к тебе от души очень хорошо отношусь.
— И что с того, если ты меня понять не в состоянии? Ты убежден, что у вас не было другого выхода, кроме как сперва присоединиться к Гитлеру, а потом выдать нас.
— Чего ты от меня хочешь? Я был в армии. Всех мобилизовали.
— Эх, Иштван. У меня был друг, он в той же самой армии считался, преподаватель консерватории, пианист. Но не винтовку ему дали, а лопату. Евреев отделили, сформировали саперные батальоны. Винтовки были у тех, кто их сторожил. У венгров высшего сорта. Только там он почувствовал себя евреем.
— Зато выжил, не был на фронте. Не сдох от русской пули! — отчаянно выкрикнул Иштван.
— Выжил, да вот руки… Он никогда уже не возьмет аккорда, у него руки землекопа. А сотню его товарищей там похоронили. За любую мелочь расстреливали, в учителей, врачей и адвокатов палил деревенский табунщик. В тех, кто выжил, — он прикончил венгра, Иштван, я говорю тебе об этом потому, что тоже хорошо к тебе отношусь. Не требуй, чтобы я над тобой слезу пускала по случаю, что у тебя в Будапеште семья. Ничего с ней не случится. Как была, так и останется. А моя вот — погибла.
Словно впервые увидел он Юдит, перед ним распахнулась бездна страдания и одиночества. И не знал он, как быть: то ли обнять Юдит, прижать к груди и попросить прощения, то ли выйти вон, как Ференц, с нарочито обиженным видом.
Юдит сидела, не сводя с него сурового взгляда, такая крупная, горячая, достойная самого большого сочувствия, и он наклонил голову и тихо сказал:
— Прости, Юдит.
— За что? Мне важно, чтобы ты не слишком носился со своими бедами. Помни: здесь у каждого свои вериги, хоть это и не всегда видно.