Камила
Шрифт:
В это время в палату внезапно вошли его тесть и теща. После долгих взаимных приветствий, вопросов о здоровье, житье-бытье первой заговорила теща:
– Ну, как ваше здоровье, дорогой зять?! Злые языки болтают, что у вас чуть не разорвалось сердце от деяний, совершенных в молодости? – съязвила она. От колючих слов матери жены, у Максуда чуть вновь не схватило сердце.
– Что будете делать дальше? – продолжала она. – После стольких лет обмана. Не подобающим образом обошлись с нами, обманув меня, своего тестя и нашу дочь! – сказала Зулейха-апа, нахмурив от злости нарисованные
Хотя эту женщину средних лет нельзя было назвать молодой, все же она, несмотря на свои годы, все еще любила прихорашиваться, делать макияж и одеваться, как молодые. Словом, она из тех, кто упорно скрывает свой настоящий возраст. Ее муж Шарабетдин – здоровенный молчаливый человек. Его можно назвать рабом Зулейхи-апы. Потому что он всю жизнь находился в подчинении своей жены. Желание супруги для него было законом.
Когда Максуд сидел, слушая ехидные, саркастические насмешки своей тещи, в палате появился Мардон-ака со свертками в руках. Он тепло поздоровался со сватами. И, присев на диван, раскрыл ладони для благословения.
– Как поживаете, родные живы – здоровы? А дети? В полном здравии? – обратился Мардон-ака к своему свату.
– Благодарим, – ответил Шарабетдин, приложив руку к сердцу. – Как вы себя чувствуете? Дочери, сыновья, внуки, внучки… Как они поживают. Как сватья?
А Зулейха-апа сидела, не обращая внимания на мужчин, и мысленно подыскивала обидные слова для своего зятя. Ее нахмурившиеся брови, тугие словно тетива, были готовы вот-вот "оборваться" и обрушить новые потоки упреков на Максуда.
– Поздравляем с новой внучкой, – выговорила Зулейха-апа, потеряв, наконец, контроль над собой.
Мардон-ака растерялся от слов сватьи, покраснел от стыда, и, не зная, что и ответить, старик, шатаясь, встал с места…
***
– Дильфузахон, на днях выпишут вашего мужа. Давайте не ворошить прошлое. Говорят же: "Кто старое помянет, тому глаз долой". Будьте с ним повежливее. Не осуждайте его. Богом вас прошу. Все равно мы с вами ничего не изменим. От судьбы не уйдешь. Но мы с вашим свекром действительно не знали, что у Максуда есть взрослая дочь. Честное слово…
Дильфуза слушала свекровь со слезами.
– Вы меня поняли, доченька? Возьмите себя в руки, ладно? К счастью своих детей ваш муж выздоровел. Теперь не стоит мучить ни себя, ни его. Пусть все будет так, как Бог нам велит…
***
– Сынок, как дальше жить собираешься, – спросил у Максуда Мардон-ака, когда сваты вышли из палаты. – Какие у тебя планы на будущее? Ведь теперь у тебя есть совершеннолетняя дочь. Почему ты тогда промолчал, не промолвил ни слова об этом? Если бы мы знали правду тогда, может быть, ты был бы счастлив с любимой! Ты уж нас прости, сынок. Тогда мы не прислушались к зову твоего сердца. Лишь теперь понимаем, что сделали тебя несчастным… А хотели наоборот… Извини нас за все. За то, что так вышло…
Глава 5
Макcyд поправился. Его выписали из больницы. Но он чертовски скучал по кишлаку. Нет, сегодня во что бы то ни стало он
должен навестить Камилу. Ему не терпится посетить мазар – могилу Гуландом, просить прощения у любимой…
Машина остановилась у дверей
Увидев отца, Камила очень обрадова¬лась. Поздоровалась, но руку подать не посмела. Наоборот, спрятала за спиной позеленевшие от травы ладони. А Максуд не удержался от слез при встрече с дочерью.
Сердце этого человека, кажущегося на первый взгляд, бессердечным, строгим, равнодушным, на самом деле было очень ранимым, мягким. К тому же он в последнее время стал все принимать близко к сердцу.
Максуд, поздоровавшись за руку с Айбарчин-апой, попросил ее показать моги¬лу Гуландом. Он из города привез для нее корзину цветов. Алые маки горели, словно пламя на зеленом-презеленом лугу, и буквально ослепляли, вызывая рябь в глазах. Айбарчин-апа с благо¬дарностью восприняла просьбу Максуда и попросила Камилу проводить гостя до кладбища.
Они долго шли по извилистой тропинке и, наконец, добрались до места, где покоился прах усопшей. Эта могила, на бугорке которой лежали фарфоровый чайник с разбитым донышком и пиалой, заметно осела за все эти годы. Над могилой выросли ромашки, маки полевые. Словно сама природа окутала эту могилу живыми венками.
Максуд поставил корзину цветов у «изголовья» Гуландом, попросил у нее прощения и заплакал с причитаниями. Он не постеснялся дочери, которая стояла рядом. И не собирался прятать глаза от Камилы. Наоборот, горько-горько рыдал, плакал навзрыд.
Глядя на рыдающего отца, и Камила не удержалась от слез: "Мамочка, милая, родненькая", – завопила она.
К сожалению, они не знали, что в тот миг прозрачная Гуландом находилась здесь. Вот она. Кружится, парит над алыми маками. От легкого ветерка развевается подол ее воздушного платья… Она ликует, пляшет, танцует. А ветерок играет ее темными распущенными длинными волосами.
О, судьба! Почему ты такая изменчивая? То милосердна, то беспощадна. По воле судьбы два любящих сердца наконец-то соединились, сошлись сегодня здесь, на кладбище. У этой не состоявшейся семьи есть ни в чем не повинное, прелестное дитя. Неужели ей, Камиле, было предначертано, что она обретет семью на кладбище. Жаль, что у этой семьи – покойная мать… Почему Максуду не суждено было дарить эти цветы любимой Гуландом, когда она вынашивала под своим сердцем его ребенка?! Или чуть позже – в день рождения Камилы.
"Сословие", "каста"… Неужели эти слова так могучи, как не преодолимые стены, преграды? Разве они дороже человеческой жизни? Ужас! Дай мне Аллах волю, я за нищего сосватал бы королеву, а короля женил бы на нищенке.
Если нет любви между людьми, то даже в золотом дворце они несчастны. А любящие друг друга сердца, даже в темнице кажутся счастливыми…
Максуд, выплакав всю обиду, боль, тоску, раскаяние, сожаление, накопившиеся в глубине его души за многие годы, успокоился. И, наконец, он раскрыв ладони, прочитал вслух полагающуюся в этих случаях молитву: