Капитан дальнего следования
Шрифт:
В этой компании он встретил Лиду. Она была очень хрупкая – как граненая вазочка. Она курила тонкие сигареты с розовой каймой. Она когда-то читала Николая Гумилева. В ее задумчивости было много шарма, и на кисти рук Павла как-то по-особому нежно ложился ее тоненький подбородок. И она смотрела в глаза ему долго-долго.
Март был пьянящий и искренний. Незаметно схлынула зима, оставляя после себя в тени домов залежи нерастаявшего снега. Мелкие, проворные ручьи заполнили улицы. Стало почти жарко, и люди ходили в разноцветных, ярких рубашках, словно благодаря весну за это щедрое солнце, за тепло, за новые мысли, за красоту просыпающегося мира. И Павел в этой идиллии, в этом разыгравшемся веселье был будто лишний – с Лидой они расстались еще на задворках февраля, в рваном, полном недомолвок разговоре
Он пошел устраиваться на работу. Распределение, которое обещали в университете, он уже пропустил, и теперь искал сам, покупая толстые, бесконечные газеты с объявлениями о работе и не находя там того, чего хотел. Его тянуло в рекламу или журналистику, но везде стояло, как надоевший штамп: «с опытом работы». Да где же его взять, этот опыт, если никто не берет?
Павел подключил Интернет, стал бродить по сайтам, но и там все было одно – начинать надо было с самого низа, помощником менеджера… Устроился в одну из рекламных фирм, продержался неделю. За это время его так достала эта работа – перемещенье бумажек, походы за бутербродами или водкой, стеб и хохот по каждому поводу – а главное, полное отсутствие творчества, чего-то интересного, манящего – он ушел оттуда. По рекомендации одного приятеля из института попал в штаб коммунистической партии – но и там протянул недолго, слоняясь по митингам, на которые в тот предвыборный год коммунисты были особенно горазды.
13
И опять гулкая пустота, и единственное, что запомнил Павел из того времени по странной причуде памяти, – это ночь с нежным багрянцем фонарей, когда он шел к центру от набережной. За спиной бешеным костром полыхал концерт, бились ярые звуки, компания друзей осталась там, в кольце света и грома, а Павлу надоели эти всполохи фейерверков, и грохот, и ор московского солиста. Он шел по тротуару, влажному, почти липкому, словно цеплявшему подошвы ботинок, и встретившийся на перекрестке, оглядывающийся по сторонам парень с бритыми висками рассказывал девушке какую-то историю, и она, лучезарная блондинка, улыбалась, обнимая его, переспрашивала:
– А она что?
Эти ночные улочки, полные очарования, скрывающие все на свете, в которых бесконечность не кажется невозможной, вели и вели Павла дальше и дальше, словно волшебная нить. И они вывели его, после нескольких поворотов и подворотен – к большому дому с мирными огнями, и нежно-желтая краска словно обволакивала его, как кисейная шаль, и столько в нем было очарования! Казалось, сейчас откроется дверь и добрый маг в черном плаще и красном камзоле выйдет, улыбнется, начнет занимательный фокус… Но сонно и бесшумно стояло здание, высились ели в палисаднике, окружавшем его.
Ночная мэрия была совсем не та, что днем. Без суеты людей, в умиротворении ночи, она была красочная и спокойная, как счастливая невеста. И Павел пошел к ней, прямо по газонам, в тени елей, прогулялся туда и сюда, вышел на лужайку, заглянул в темные окна первого этажа. Где-то там, внутри, он сейчас гуляет на мониторах охраны, и это реалити-шоу развеселило его – он сначала выдвинул кукиш в сторону, где виднелась камера, потом еще один жест – в честь изломанного локтя, и пошел прочь, смеясь… Здорово все-таки быть студентом! Им многое сходит за молодостью.
Показалась дорога, и пока Павел шел к остановке, мимо прогудел пустой троллейбус – а следующий, знал, будет только через двадцать минут. Присел на холодную лавочку, и целая ночь развернулась над головой черною шапкой, а в уголке остановки лежал забытый кем-то носовой платок, такой же грустный и одинокий, как и вся наступившая весна. Троллейбус подъехал и, словно раковина, раздвинул двери – в них жемчужно блеснули окна, и Павел, поднявшись по ступенькам, улыбнулся – он в троллейбусе был один. Кондукторша, полная ночного покоя, вялая и мягкая, подошла, сгребла мелочь из ладони Павла, вырвала билетик из длинного рулона,
– Мы за проезд платить не будем! Наш троллейбус вон стоит! – кричал парень, блондин с напомаженными волосами.
И точно, проезжая мимо, Павел увидел замерший, словно выброшенный на сушу кит, мигающий сигналами аварийки троллейбус.
– Нам на мосту кто-то лобовое стекло разбил, – продолжал парень, – ехали, никого не трогали. И тут – раз! Камнем, кажется.
Павел оглянулся – подбитый троллейбус продолжал мигать, замерев возле остановки, и что-то жалобное было в его облике, словно, покинутый людьми, он потерял и смысл своего существования, единственную свою цель.
– А это десятый номер? – не унимался парень. – Он же на проспект идет? А нам на Ветряную надо! Эй, водитель, меняем маршрут!
Кондукторша говорила что-то увещевательное, а толпа как-то незаметно схлынула – по одному, по двое все сошли на остановках. Остался только блондин, который, сокрушаясь, все повторял:
– Ну почему вы на Ветряную не поехали? Наш троллейбус туда шел, и тут – бац…
На проспекте Павел вышел из троллейбуса и пошел через лабиринты ларьков. Проскользнул мимо бара «Хижина», возле которого сидели на корточках две девушки в мини-юбках с сигаретами, и пошел вниз, по темному склону, мимо квадратных домов. И в этом темном пути – тополя, асфальт, вдоль автостоянки, в черной тишине дворов – он все мерил расстояние до идущих впереди попутчиков. Их было двое, и один из них, пожилой, сгорбленный армянин, все отставал от высокого светловолосого парня, идущего впереди, который удалялся все быстрей и быстрей.
Перешли дорогу, парень повернул в другую сторону, и его белая рубашка удалялась в ночи, словно парус, все дальше. Павел прошел через свой двор, полный густого, сосредоточенного молчания, и уже родной дом засиял своими спокойными окнами. Приятно из чужой, холодной ночи прийти домой – и улыбнуться невзначай. Это ли не счастье?
А на другой день случайная подруга, встреченная в пивной вечер на террасе набережной, работавшая корректором, намекнула, что в их газету как раз нужен журналист, все по отпускам, дефицит налицо. Павел явился на собеседование, и, как ни странно, его взяли сразу, хотя чем он так приглянулся, Павел так и не понял. Но редактор, усатый дядька с расползшимися на пузе пуговицами, мельком глянув на резюме, дал задание, попутно пояснив, что пока Павел вне штата, а там, мол, поглядим. И Павел поехал делать репортаж о празднике в городском парке – с этого все и началось.
14
Журналистика началась еще в первые дни студенчества, в те незабвенные часы, когда сам воздух, казалось, дышал свободой и в пыльной, широкой аудитории собрался весь их курс. Между рядами ходил декан, плотный мужчина с бородой и мудрой улыбкой, и говорил занимательные вещи – как они вырастут, как переродятся в истинных профессионалов, как будут отстраивать рухнувшую в варварство Россию…
Павел сидел на самой галерке, упираясь спиной в синюю стену. И все рассматривал своих сокурсников – сколько разнообразия было в них! Вот калмык с беглой улыбкой на губах повернулся к соседу… Вот высокий, крепкий блондин, чей профиль гордо возвышается над всем рядом, кивает головой в такт речи преподавателя… Вот девушка, уткнувшись в тетрадку, что-то рисует на последней странице – плавными, округлыми движениями… Рядом с Павлом, на одной скамейке, сидит девушка, накрашенная и яркая, как новогодняя игрушка. И ее раскованная поза, нога на ногу, черная сетка колготок, жвачка, рассеянный взор – все как-то не вязалось с образом студентки, который представлял себе Павел, – ему всегда виделась скромная девушка в очках и со стопкою книг. Чуть подальше, на этой же лавке, молодой парень, брюнет с нахальными глазами, все пытался разговорить блондинку, и она улыбалась ему в ответ. Но тут она повернулась к Павлу – глаза в глаза, и как блистающий хрусталь был ее взгляд.