Капитан Соври-голова или 36 и 9
Шрифт:
— Ноу, — сказал Мешков по-английски, — иф ай хэд син хим…
Фразу я не понял, но в голосе Мешкова была явная угроза.
— Куда же он мог запропаститься? Из сторожки скрылся и домой не пришел? — пискнул Дерябин, держа доску с клавишами на плече, как винтовку.
Может быть, во время драки мне Дерябин все-таки даст этой доской по голове и я вдруг все-таки заговорю на английском языке?..
— Окружай дом, — скомандовал Сутулов.
Сутуловские прихвостни проползли рядом со мной. Я даже дыхание затаил.
— Ну ничего, —
— А я ему за попугая отомщу, — пригрозил Дерябин, перекладывая свою музыкальную доску с одного плеча на другое. — Это надо же, украсть себя за деньги!
— А сначала он сколько за себя запросил? — спросил Сутулов.
— Двести тысяч рублей! — сказал Тулькин, которому, видно, было все равно что врать в темноте.
Я еле удержался, чтоб не выскочить и не дать Тулькину в ухо. (Рано! Рано! Рано!)
— Главное, мы же с ним три раза цену на него снижали, — сказал Тулькин. — Я уж в последнем письме написал: «Вернем сына, дайте хоть на эскимо!»
— Ну и что? — спросил Сутулов.
— Ну и что… — сказал Тулькин. — Ничего, и за двадцать две копейки не стали выкупать.
Все мои враги засмеялись. И вместе со смехом стали поносить меня на все лады.
— Не идет! — сказал Тулькин. — Испугался.
— А дома у них кто-нибудь есть? — спросил Сутулов.
— Отец с матерью, наверно, слышите телевизор?
Все замолчали. Было слышно действительно, как у нас в доме работал телевизор.
Кто-то из ребят полез добровольно на дерево и вдруг закричал сверху:
— Братцы! Да он же дома! Он с какой-то девчонкой передачу смотрит!
— А где же родители? — спросил Сутулое.
— Родителей нет, одни сидят.
— Тем лучше, — сказал Сутулое, поправляя бороду и засучивая рукава.
Все полезли, кто на забор, кто на дерево. Я и сам вгорячах тоже чуть было не полез на тополь, услышав сообщение, что в нашем доме появилась девчонка, с которой я сижу рядом и смотрю телевизор.
— Дерябин, да ведь это твоя Кузовлева с Лешкой сидит! — крикнул Мешков.
Вот тебе раз! Пока я устраивал себе свое собственное похищение, мой родной брат-тихоня и маменькин сыночек похитил у меня из-под самого носа Таню Кузовлеву! Мою первую любовь! А может быть, он тоже влюбился? Неужели близнецы не только в одно время рождаются, но и влюбляются тоже в одно время?
— Как же он успел и отвязаться и… — удивился Тулькин. — Я же его специальным неразвязывающимся узлом привязал?.. Вы от калитки не отходили? — спросил он Мешкова.
— Но, — ответил Мешков. — Ви вэр хир лайк э стоунс… Как камни, как вкопанные стояли! — объяснил Мешков, потом он уставился на стоявшего с самым дурацким видом Тулькина и спросил: — Ну что ты?
— Проявляю…
— Что проявляешь?
— Вам этого не понять… Свободу пространственного воображения!.. — пояснил Тулькин. — Как же он успел все это сделать? И просить нас всех письмо подбросить, и похититься, и развязаться,
— Да это не он смотрит телевизор с Кузовлевой, — осенился вдруг Вадим Лютатовский.
— А кто же? — спросил Сутулов.
— Его брат Сашка!.. А Лешка с этим письмом делал отвлекающий маневр, брату создавал обстановку!
— Да что вы, — возмутился Мешков, — он же ко мне с этим письмом подошел… Подошел как Лешка, а потом я подумал, что это все-таки Сашка!
— Какой Сашка! — теперь взъерепенился Дерябин. — Это он ко мне подошел как Сашка, а потом я вижу, что это Лешка.
— Тогда кто же сидит сейчас дома? — спросил Сутулов.
— Лешка, — сказал Дерябин.
— Сашка, — сказал Мешков.
— А по-моему, они и сами не знают, кто из них сейчас сидит перед телевизором, — заявил Вадим Лютатовский. — У близнецов, говорят, это бывает.
— Сейчас, — сказал Сутулов, — погадаем. Если монета упадет на цифру, сидит Сашка. — С этими словами Сутулов подбросил в воздух монету, поймал, поглядел на разжатую ладонь и сказал: — Сашка! Это Сашка! Сейчас вызовем его на улицу и свернем нос налево, а придет Лешка, свернем ему нос направо, чтоб не путали нас… и чтоб наших девчонок у нас не отбивали!..
Но, несмотря на призыв Сутулова, никто не двинулся с места, даже влюбленный Дерябин и тот продолжал стоять, хотя Сутулов продолжал всех подбадривать.
«Молодец Сутулов, — подумал я. — Молодец! Так Сашке и надо! Своротят нос набок! И все! И операцию не надо будет делать! Пусть не отбивает девчонок у своего родного брата! Ну, ну, братцы, ну, вперед же, вперед!..»
— Сашке своротить нос, конечно, можно, — усомнился Тулькин. — А вдруг это сидит с Таней не Сашка, а Лешка, он мне как-то грозил, что у него такое секретное оружие есть, что, в случае чего, мы его до-о-олго помнить будем!
— Да это она не с Лешкой сидит, это она с Сашкой сидит… — загорячился Лютатовский.
— Обоснуй! — оборвал его Сутулов.
— Да не будет она с Лешкой сидеть! С Сашкой будет, а с Лешкой нет… — заявил Вадим Лютатовский.
— Докажи, — снова оборвал Сутулов Лютатовского.
— И докажу, — сказал Лютатовский. — Знаете, какой он ей фокус недавно показал. Я как раз в продовольственном магазине был, смотрю: у прилавка Завитай стоит с тяжелым мешочком в руке. Я сразу подумал, что он здесь неспроста стоит. Он стоит, и я стою. Он смотрит в окно, и я смотрю. Он чего-то ждет, и я тоже стою чего-то жду. Вдруг в магазин вбегает Кузовлева. Завитай задергался, как будто его в электросеть включили. Кузовлева — к прилавку, Лешка — к прилавку. Кузовлева — к кассе, а он успел ее обогнать и встать перед ней. А я смотрю на Завитая и думаю: ну это все неспроста, тем более что у него какой-то тяжелый мешочек в руках. Доходит очередь до Лешки, он говорит кассирше: «Четыре пятьдесят в кондитерский!» — и протягивает кассирше свой мешочек. И что же вы думаете было у него в мешке?