Капитан Женька. Нелогичные рассказы

Кедров Нил

Женькин отец и вся его родня вышли с Кубани – отец родился в городе Новороссийске. По этой причине его мать – и, стало быть, «вторая» Женькина бабушка – была натурой властной. Это было как черным по белому. Ведь в Женькином воображении образ казаков-станичников – уверенных в себе, крепких и жестких людей – зиждился на кинофильме «Тихий Дон» режиссера Герасимова. Читать книгу писателя Шолохова он начал, но пока не осилил. Нина Алексеевна – его «первая» бабушка – тоже не отличалась уступчивостью. С этим тоже было все ясно. Это Женька знал по собственному опыту. Поэтому картина конфликта между отцом и мамой рисовалась вполне ясной. После первой же спички все это, сбившись в кучу

словесного хвороста, запросто могло привести к пожару, спалившему молодую семью.

В любом случае Женькина память сохранила не отца, а лишь смутный образ незнакомого человека, кто покупал ему на развес шоколадные конфеты. Струясь из-под плотной бумаги, свернутой в кулек продавщицей, соседкой по дому Антониной, бархатный запах какао запомнился Женьке даже больше, чем сам «образ». При этом из закутка памяти всплывал странный и бессмысленный, на первый взгляд, диалог.

– Попроси, чтобы и мне купили конфету, – говорил кто-то сверху. – Я тоже хочу.

– Какую?

– Вон ту. С пробкой!

Сколько ни пытался, Женька не мог с точностью ответить, кто это говорил? Возможно, это был его отец. Не мог он утверждать и то, был ли разговор вообще? Но диалог всплывал. И это заставляло напряженно думать. Лишь сорт конфеты, о которой просили, с годами становился яснее.

2

Может быть, потому что конфеты, которые покупал неизвестный, назывались не «Мишка на Севере», как привык Женька – с пенсии их ему покупала бабушка, – а каким-то закомуристым именем «Кавказские». Может быть, оттого что не мог вспомнить отца – мучился, силился и не мог. Но с тех пор шоколад Женьке не нравился. Даже пенка в стакане какао – дежурном меню детского сада – могла испортить ему настроение. В отместку Женька опускал в горячий напиток плавленый сырок «Дружба» – этот продукт включали в рацион, чтобы повысить «выход», – и медленно, морщась от боли в обжигаемых пальцах, тянул его обратно. При этом «Дружба» превращалась в толстую липучку, похожую на ливерную колбасу. «Сорок шесть копеек за кило!» – радостно сообщал всем Женька.

Дети смеялись. А воспитательница Анна Арсентьевна, довольно полная женщина, кричала на него разными словами. Правда, кричала больше для острастки. На самом деле она благоволила Женьке. «Не то, что другие», – докладывала она, когда Женьку забирали домой. И еще благоволила за самостоятельность. Если группа собиралась гулять, Анна Арсентьевна пыталась помочь Женьке. Но Женька наотрез отказывался. «Я сам!» – объявлял он громко. И продолжал застегивать твердые пуговицы на цигейковой шубе, натягивать толстые шерстяные носки и вставлять ноги в чесанки, купленные на вырост. А когда выходил с санками на крыльцо, дети уже гуськом тянулись с площадки обратно.

На самом деле и мама, и бабушка прекрасно знали, откуда взялось это – «Я сам». Они хорошо помнили, как Женька с младенчества мог настоять на своем. По ночам он орал. Бабушка порывалась подойти – в отношении Женьки ее опыт работал с перебоями. Но мама, воспитатель новой формации, заявляла: «Прокричится и успокоится». На этой почве они даже ссорились. Крик прекращался лишь в одном случае. Если оба наставника – именно оба, это «условие» было железным – появлялись над Женькиной кроваткой. В поле его зрения. Мама и бабушка склонялись к Женьке и каждый раз видели одно и то же. Ребенок был абсолютно спокойным. Закрыв глаза, он держал голову на теплой подушке и монотонно орал. Таким способом он требовал к себе внимания. А где в кроватке возьмешь другой?

Мама считала, что характер у сына от бабушек.

– Да ты сама такая же, – подшучивал Женька над нею, когда немного подрос. – Все мы одинаковые.

3

Самым

неприятным воспоминанием было то, что Женьку могли обозвать безотцовщиной. Наверное, поэтому он выглядел неулыбой с внимательными глазами, которые как бы уже заранее, не дожидаясь, что кто-то попытается обидеть, ставили по периметру его существования заслон. Этим Женька ни с кем не делился. Даже с бабушкой. Но обиды воспринимал как большую несправедливость. Он же не виноват, что у него нет отца? Это вообще было первое настоящее чувство, которое он начал ощущать в себе. Бабушка объясняла, что чувства положены каждому, но появляются они «по возрасту». Теперь вот появились у него. Пусть неприятные, но свои.

Если бы безотцовщиной его назвал кто-нибудь из сверстников, Женька непременно полез бы в драку. Однако так поступали взрослые. Поэтому приходилось терпеть. От невозможности выхода Женькины переживания выливались в слезы. Ночами он плакал в подушку. За это утром ему было стыдно. «Мужчины не плачут, – повторял он слова бабушки, – они огорчаются». Но уже следующей ночью – помимо воли – все повторялось заново. Огорчаться, как мужчина, Женька пока не умел, поэтому оставалось одно – реветь. Или бороться!

Когда эта мысль приходила в голову, Женька с радостью хватался за нее. Конечно, бороться! Как герои его любимых книжек: Капитан Блад, Овод, граф де Ла Фер. Однако тут же скисал. Ведь Женькино толкование слова «бороться» дальше борьбы самбо или дзюдо не простиралось. Вот Коля Бульон со второго этажа такой борьбой действительно занимался. И Женька смотрел на него вежливо. Каждое утро Коля Бульон подтягивался на расшатанном турнике и прыгал через скакалку. «Скакалка – занятие для девочек», – рассуждал Женька. Однако соседу, когда бугры на его спине, мокрой от пота, принимались блестеть, такое извинял.

4

Как это бывает, Женьке помогла случайность. Перелистывая бабушкин календарь, пухлым томиком висевший над кроватью, он обнаружил диковину. Сегодня день его рождения и сегодня же родился самый главный человек в стране – Никита Сергеевич Хрущев!

Никиту – так Хрущева называли взрослые – знал в Поселке каждый. Он работал первым секретарем ЦК КПСС и одновременно председателем Совета Министров СССР. Взрослым было все равно. Они привыкли, что наверху знают, как надо. А вот пацанам было не все равно. Их родители мозолили руки на Заводе, единственном – считай, пожизненном – рабочем месте, и две должности у одного человека казались им делом чудным. Поэтому пацаны спорили: положены Никите две получки или нет? Женька тоже спорил. Он считал, что положены. И в пример приводил Римму Ивановну.

– Мама приносит деньги два раза в месяц.

– Это почему это? – удивлялись приятели.

Ни Женька, ни его приятели понятия не имели, что зарплата – или получка, как говорили во дворе – бывает «авансом» и «под расчет». Но Женька добавлял: «Биологию и химию преподает». И все замолкали. Выходило, что Женька прав. Две работы, значит, и две получки.

А вот напористые речи Хрущева забирали всех – и детей и взрослых. Особенно про американскую невидаль – кукурузу, которую стали высаживать по стране. «Да вон она, царица полей!» – кивая в сторону стадиона, подмигивали соседи. Стадион был рядом с домом. И прямо за ним на самом деле росла кукуруза. Шуршала невысоким зеленым заборчиком. Женька с ребятами ходили туда рвать початки, варили их в ведре, подвешенном над костром, терли солью и ели. По осени, когда кукурузные початки начинали дыбиться в небо маленькими желтыми ракетами, во дворе – уже с каким-то потаенным для Женьки смыслом – заявляли: