Капкан супружеской свободы
Шрифт:
– Алексей Михайлович, здравствуйте!
Он поднял глаза. Иван Зотов – рослый, красивый, улыбающийся, но какой-то непривычно взъерошенный и напряженный – стоял перед ним собственной персоной.
– О, Иван! На ловца и зверь бежит. Очень рад тебя видеть. – Соколовский коротко, энергично, сам удивляясь собственной энергичности, пожал своему ведущему актеру руку и кивком головы предложил сесть рядом. – Знаешь, куда звонил? К нам, в театр. Что там вообще у вас происходит? Что это за «новый поворот навстречу трудящимся»?
Режиссер шутил, потому что ему не хотелось начинать сразу с острых вопросов
– Извините, что давно у вас не был. Мне хотелось решить свои проблемы, устроиться окончательно, а потом уж рассказывать вам о переменах в своей жизни.
– О переменах? – Соколовский еще ничего не понимал.
– Да. Они крутые у нас, эти перемены, и не у меня одного. Я, знаете ли, Алексей Михайлович, ушел из театра.
– Ты с ума сошел! Как это – ушел из театра? Что значит – ушел? Не посоветовавшись со мной, не решив проблемы со вводом, заменой… Да кто тебя переманил, куда, когда, каким образом?!
Он почти кричал на Зотова и даже, признаться, мало пытался сдерживаться. Лучший актер! Любимый, взлелеянный, выпестованный… Да неужели же достаточно оставить театр всего лишь на месяц, чтобы бацилла предательства поразила самых стойких, самых надежных, тех, кому он больше всего доверял?..
Но на Ивана его крик, похоже, не произвел никакого впечатления. Он вздохнул и, виновато, но твердо посмотрев, наконец, своему бывшему режиссеру в глаза, сказал:
– Никто меня не переманивал. Я не в актеры ушел, а так… вообще, в никуда. И Олечка Слонимская ушла тоже – она с Лидой Плетневой поругалась из-за ролей, та ведь ввелась даже в те спектакли, в которых прежде не играла, ну и… понятно. Маша Кротова, Олег Дубинин, Аня Краузер – мы же все у вас без актерского образования, вы нас сами учили. А Демичев на собрании труппы сказал, что с самодеятельностью пора кончать, что театр должен укрепляться за счет профессионалов, что время любительщины прошло… Ну, и вот. Девчонок взяли в новый экспериментальный молодежный театр в Медведкове. Помните, о его открытии еще зимой писали? Олег, кажется, подался домой, в Саратов; его там в областную драму обещали принять. Ваше имя ведь – это как знак качества… А я… ну, я устроился барменом в одном театральном кафе.
После длинной паузы Соколовский машинально проговорил:
– Барменом? Как это? Почему барменом?.. Тебе что, нужна помощь?
– Ой, да ладно вам, Алексей Михайлович, – звонко рассмеялся Зотов, глядя на опрокинутое и растерянное лицо своего бывшего шефа. – Не печальтесь, не берите в голову. Конечно, плохо, что так все вышло. Но без вас работать там стало попросту невозможно. А вы, нам сказали, вернетесь не скоро… если вернетесь вообще.
Пока Алексей переваривал услышанное, молодой актер аккуратно подобрал с земли рассыпавшиеся газеты и журналы и, кивнув на яркий глянцевый снимок на одной из страниц, задумчиво протянул:
– «Зонтик» теперь стал совсем другим. Мне кажется, с ним бы мы уже не получили приза в Венеции… И труппа другая. И все другое.
– Ты должен немедленно бросить свое барменство, – процедил сквозь зубы уже пришедший в себя Соколовский. – Ты же актер милостью
– Не обманывайте себя, Алексей Михайлович, – строго и печально, со странными, жалеющими интонациями в голосе, отозвался Зотов. – Актером я могу быть только с вами, в вашем театре. А театра, нашего с вами театра, уже нет. Есть театр Владимира Демичева, пусть даже официально труппа все еще носит ваше имя. И если вы хотите, чтобы все было по-прежнему, вам придется выдержать жестокую битву. Если вы проиграете… ну, тогда ясно. А если выиграете, это будет означать уничтожение оставшейся части труппы, потому что эта оставшаяся часть ближе к Демичеву, нежели к вам. Вы хотите этого уничтожения, этого окончательного распада того, что еще осталось? Вы хотите выиграть такой ценой?
– И это все произошло за какой-то месяц? – Соколовский был по-настоящему ошеломлен и даже не пытался скрывать это от Ивана.
– Нет, – покачал тот головой, – не за месяц. Многое происходило еще раньше, до «Зонтика», до Венеции – свары, интриги, недовольство распределением ролей, вечные подсиживания и обычная театральная зависть… Просто вы тогда были еще слишком сильны и могли позволить себе роскошь не замечать всего этого. Труппа уже была расшатана изнутри, но вы были ее железным стержнем, ее душой, ее единственным авторитетом, ее кумиром. А потом этот колосс пошатнулся и рухнул… и театр рухнул вместе с вами.
Актер посмотрел прямо в лицо Алексею и тихо-тихо добавил:
– Если вы снова позовете меня к себе… в какую-нибудь новую труппу… я примчусь со всех ног. Вы мой учитель, и я никогда не забуду, что вы для меня сделали, какой мир мне открыли. Но это должен быть уже другой театр. Совсем другой, понимаете?..
Иван давно уже ушел от него по аллее старого парка, окружавшего клинику плотным кольцом, а Соколовский все сидел на скамье, уставившись в одну точку и упрямо пытаясь собраться с мыслями. «Так, – бессмысленно повторял он привязавшееся вдруг к нему это странное слово. – Так-так-так…»
Винить опять было некого, кроме самого себя. Разве не знал, не чувствовал он уже давным-давно, что в театре не все ладно? Разве мало было косых взглядов, осторожных замечаний по поводу его не совсем честной репертуарной политики, недовольных высказываний? Разве не видел он еще до Венеции, что ситуация становится неуправляемой – в том числе и из-за его слишком явного увлечения Лидой, – разве не это пытался утаить от Ксении во время их последнего разговора, разве не явственное ощущение опасности гнал от себя на последних собраниях труппы?.. Иван прав: он был слишком силен и уверен в себе, слишком верил в собственную непогрешимость и свое всегдашнее умение выходить сухим из воды. Вот и поплатился.
У него всегда было два дома. Он с гордостью сообщал об этом в многочисленных интервью, говорил друзьям, рассказывал зарубежным коллегам. Первым домом был для него их с Ксенией и Наташей общий дом, вторым – его театр, его сцена, его друзья-актеры. Теперь у него не осталось ни одного. Оба дома Алексея Соколовского рухнули. И виноват в этом – что бы ни говорили ему профессионально доброжелательные, по долгу службы утешающие своих пациентов врачи – сам Алексей Соколовский.