Карай. Сын Карая
Шрифт:
— Что случилось?
— Да вот, задурил.
Вся шерсть на спине Маузера, от загривка до хвоста, стояла торчком. Пес сгорбился и стал похож на гиену. Хвост поджал глубоко, под самый живот. Лязгал зубами и скулил. Никогда еще Андрей не видел его в таком жалком состоянии.
— Сидеть! — приказал Геворк.
Маузер неохотно подчинился.
Геворк стал резким голосом подавать одну за другой знакомые команды:
— Стоять!.. Лежать!
Отбежав, крикнул:
— Ко мне!.. К ноге!.. Голос!
Привычные распоряжения вернули Маузеру утраченное равновесие. Он угрюмо выполнил все, что
— Понимаешь, такой подлец… Как только запахло хищниками, он свихнулся. Уж и мимо шакалов прошел вздыбленный. Упирался, но подчинился. Ведь он знает, что со мной шутки плохи. Ну, а потом лев рявкнул — так его словно смыло. Он и меня утащил, как осенний листочек.
— Ну и смирись, — посоветовал Андрей. — Пойми и прости его. Лев, знаешь ли, дело нешуточное.
— Ни черта! Он у меня и на льва пойдет, подняв хвостик. Я эти душевные переливы поощрять не намерен.
Геворк намотал на руку поводок:
— Рядом!
Маузер сделал несколько неуверенных шажков, шумно втянул носом воздух — и остановился.
— Вот какую он взял новую моду — упрямится, подлец! Теперь его надо убить или сломить. Вперед!
Пес заворчал. Шерсть снова вздыбилась. Он уперся в землю передними лапами, оскалился. Было ясно, что он не может идти туда, куда его посылают.
Застонала гиена. Маузер рванулся назад, потащил на поводке хозяина. Ну и силища была у пса! Как ни упирался, как ни ругался Геворк, пришлось ему пробежать шагов двадцать.
В конце аллеи они наконец остановились. Пес дрожал. Геворк с багрово-красной от натуги и гнева шеей лупил его сложенным поводком.
Подошли Ева с Аллочкой. Девочка заснула на руках у матери.
— Зачем злиться? Зачем нервничать? Не возьмете с собой Маузера в Нубийскую пустыню, только и всего.
Вот что Геворк действительно умел — это считаться с неизбежностью, подчиняться обстоятельствам. Он распустил поводок, неожиданно улыбнулся Еве, блеснув лакированными глазами-пуговками.
— Верно! Ну к чему мне это все? Что мы с ним, каждодневно среди львов живем, а? Вот я иной раз начинаю умничать. А тут собака оказалась умнее человека. Говорит: по инструкции мне это не положено, хозяин!
Встряхнув Маузера за ошейник, он поставил его «у ноги».
— Пойдем-ка домой, старик.
— Слушай, — попросил Андрей, — ты, кажется, в город собирался? Отвези, пожалуйста, жену. Я тут еще остался бы, посмотрел кое-что…
Он вернулся к клетке со львами. Если взглянуть на зверя, когда тот лежит, то по меньшей мере половину его составляет голова. Лев ел мясо без жадности, но все же зарычал, когда из глубины смежной клетки выглянула, а потом и приползла львица. Они не отнимали друг у друга добычу. Он только предупредил ее: там — твое, здесь — мое.
Иное дело волки. Они втроем жили в одной клетке. Три брата, как было написано на пояснительной дощечке. Когда Андрей подошел, каждый из них грыз свою кость, а служительница стояла снаружи, просунув в клетку сквозь прутья толстую железную палку. Как шлагбаум на дороге, преграждающий путь машинам,
Самым жадным и самым свирепым оказался желтоглазый, широкогрудый, но небольшой, ростом с Дикаря, волк. Он пригнулся, как будто хотел проползти низом, и обманул служительницу, потому что, когда та торопливо опустила палку, он перемахнул поверху.
На несколько секунд серые тела смешались, начались грызня и визг. А затем желтоглазый вылез уже с огромной мясистой костью в зубах. Его обиженный брат, хромая, кинулся в дальний угол клетки — доедать то, что оставил победитель.
Шакалы все, сколько их было, набрасывались на один кусок мяса и с воплями раздирали его, отнимая друг у друга. Давились, торопились заглотать побольше и поскорее. А нетронутые куски тем временем валялись на полу.
Совсем уж безобразно вели себя дикие собаки динго. Их было в клетке пять или шесть. Одна, палевой масти, самая большая и злобная, отняла у других мясо и все куски стащила к одному месту — на середину клетки. И не столько жрала, сколько охраняла добычу. А остальные — худые и жалкие, воняющие псиной, — бродили вокруг, с тоской принюхиваясь к пятнам крови на полу. Время от времени палевая набрасывалась на кого-нибудь, кто позволил себе перейти незримую черту и приблизиться к мясу. Жрать ей, может, и не хотелось, но она не отдавала еду другим.
Андрей возмущался. Ну что бы им объединиться и проучить как следует гадину! Еды вдоволь, а они голодают. Надо сказать служителям. Вообще-то скоро он и сам будет здесь работать…
Андрею стало обидно оттого, что Маузер, проживший всю жизнь около людей, так постыдно струсил. Карай прошел бы тут гордо — так, во всяком случае, хотелось ему думать. А пустить бы Карая в клетку — он навел бы порядок среди динго и, конечно, проучил бы палевую.
Только теперь, вспомнив о Карае, он признался себе, почему отправил Еву домой с Геворком, а сам остался в зоопарке. Была одна затаенная мысль, томившая его с той самой минуты, когда он увидел Маузера с трусливо поджатым хвостом.
Геворк, конечно, уже уехал. Можно приступать.
Он пошел в питомник.
Дикарь дремал в вольере. Он вызвал его, надел ошейник, пристегнул поводок, почему-то при этом сильно волнуясь. Спросил у себя: «Что случилось? Ну-ка, успокойся!»
К зоопарку шел быстро, деловито, как будто это действительно было серьезное дело, а не забава.
Контролер у входа удивился:
— Что это у вас сегодня — испытания какие или еще что?
Андрей заранее все сформулировал.
— Отрабатываем новый комплекс. И проверка характера.
Ему было все же немного стыдно.
По центральной аллее он вел пса, как на работу.
Все теперь было иначе, чем в первый раз.
Интересны были не птицы, не звери сами по себе, а только то, как будет вести себя Дикарь.
Попугаи пса удивили. Он склонял голову набок, смотрел живым, заросшим шерстью карим глазом, поднимал морду вверх и принюхивался. Андрей понимал его так, будто разговаривал с ним. Сначала пес определил: «Нет, это не куры». Потом: «Не голуби». Вскинул вопросительно морду: «Кто это, хозяин? Что я должен с ними делать?»