Карающий меч удовольствий
Шрифт:
Метелла читала эти письма в молчании, а я в это время стоял у окна, праздно наблюдая суматошную деятельность внизу у причалов гавани. Плотники стучали, забивая гвозди; крики команд доносились до меня, едва слышимые. Я слышал, как в другой комнате хнычут и ворочаются наши дети. Это был холодный ясный январский день, обещающий мороз с наступлением ночи.
Внезапно Метелла воскликнула высоким, дрожащим голосом:
— Это невыносимо, Луций!
Это было так не похоже на ее обычную сухую сдержанность, что
— Что ты имеешь, в виду?
— И ты еще спрашиваешь! Рим находится в руках мятежных крестьян. Людей высокого происхождения ежедневно вырезают семьями. А ты сидишь тут, словно наемный капитан, и планируешь новые завоевания. Неужели это для тебя ничего не значит?
Я сказал:
— Держи себя в руках, Метелла! Ты впадаешь в истерику.
Тогда она встала. На ее лице читалось выражение нескрываемого презрения.
— Как ты можешь быть настолько бесчеловечен? Катул был твоим другом! А ты принимаешь его смерть как само собой разумеющееся. Все, о чем ты можешь думать, — это добыча и собственная слава!
— Катул был дураком высокого происхождения, который позволял мне выигрывать его сражения за него, а потом украл мою славу. Он думал, высокое происхождение — это все, что нужно. А оказалось, совсем не так.
Метелла сделала огромное и видимое усилие, чтобы сдержаться. Потом сказала:
— Ты должен вернуться в Италию, Луций. Теперь. Сегодня.
— Ты что, сошла с ума? У Фимбрии все еще есть его легионы. Митридат еще жив. Я должен закончить то, что начал. Я предам свой святой долг, если сейчас уеду.
Метелла сжала руки вместе и хрипло произнесла:
— Ты же прочел это письмо! Людей из наиблагороднейших семейств в Риме, тех, кто является моими друзьями, ежедневно убивают эти гадкие выскочки. А ты говоришь о каком-то своем долге!
— Ты призываешь меня отказаться от плодов трехлетнего труда ради личной прихоти.
Метелла тихо сказала с горячностью:
— Ты их ненавидишь! Вот в чем дело. Ты ненавидишь их. Ты гниешь от зависти и ревности. Ты завидуешь даже Катулу. С каждым погибшим патрицием уменьшаются ряды конкурентов для твоих амбиций. Ты будешь отсиживаться здесь, пока Цинна сделает за тебя всю грязную работу. А потом ты вернешься в Рим как его замечательный спаситель.
Она истерически засмеялась.
— Я знаю, что ты собой представляешь! Я наблюдала, как твои амбиции растут вместе с успехом. Сцевола тоже знал. Он давно меня предупреждал. Слушай: ты знаешь, почему я вышла за тебя замуж? Чтобы спасти людей моего крута. Единственная взятка, перед которой ты никогда не мог устоять, — голубая кровь. Ты вознамерился, чтобы тебя принимали за патриция. Но ты не больше аристократ, чем Цинна!
Инстинктивно, не отдавая себе отчета, я размахнулся и ударил Метеллу по лицу.
Она резко втянула в себя воздух.
— Да как ты смеешь! — сказала она тихим голосом. — Как ты посмел ударить меня, ты!
Я в ярости схватил ее за
— Слушай меня, — сказал я, и мой безобразный гнев так раздулся в моем горле, что я едва мог говорить. — Слушай внимательно. Я — то, что я есть. Да, ты права. Я ненавижу и презираю тех людей, которых ты называешь своими друзьями. Они хвастают своими предками, а живут так, что только позорят их. Они даже не в состоянии защитить себя — они ко мне обращаются за защитой!
Теперь Метелла, отбросив всю свою сдержанность, рыдала.
— Да пусть хоть последний патриций умрет завтра! Мне безразлично, ты это понимаешь? Но от традиций так легко не откажешься. Римское величие находится в опасности оттого, что его может разрушить толпа восставших мятежников. Вот почему я вернусь в Италию и уничтожу Цинну. А не ради тебя или твоих благородных друзей!
Тогда Метелла сказала, стуча зубами:
— Ни твои деньги, ни твои легионы не заменят тебе благородной крови в венах.
Мои пальцы глубже впились в ее руки.
— Ты говорила очень свободно, — начал я неспешно. — И я этим восхищен. Ты — больше мужчина, чем те слабые создания, которых ты жаждешь спасти. Но ты не слишком умна. Ты говоришь о моих легионах и моих деньгах, как будто это позорно. Эти легионы, слава богам, и эти деньги — единственное, что может очистить Рим от паразитов, которых ты находишь столь отвратительными. А не пустые слова, не высокородное происхождение!
Я отпустил ее, и она, вся дрожа, упала на кушетку.
— Ты мне не командир, — сказал я, — ты — мне жена, и ты будешь мне повиноваться, как и надлежит жене. Ты здесь в моей власти. Сама твоя жизнь зависит от моего благорасположения, и советую тебе об этом помнить. Когда я вернусь в Италию и что я там буду делать — решать мне, а не тебе. Я здесь хозяин!
Тогда Метелла подняла лицо, на нем отразились ненависть и бессилие.
— Почему ты не убьешь меня, если так ревностно относишься к собственной чести? — спросила она.
Я ничего не ответил.
— Я скажу тебе, Сулла. Ты не убьешь меня и не разведешься со мной. Что бы ты ни говорил, ты нуждаешься во мне, как и я в тебе. И никакое твое насилие не может этого изменить. Я нахожусь в твоей власти, признаю это. Но как заложник, а не жертва: заложник, взятый из сословия, которое ты ненавидишь. А заложников убивать очень глупо. И ты, как никто другой, прекрасно об этом знаешь.
Не дожидаясь ответа, Метелла вышла, и я не сделал попытки удержать ее.
Работа на верфях продолжалась. Мои легионы расположились лагерем вокруг города, готовые по приказу выступить в долгий поход в Азию. И все же теперь я не чувствовал никакого волнения, лишь одно мрачное предчувствие. Я не признавал — ни тогда, ни еще долгое время спустя — того, что Метелла говорила правду. Строчка, которую однажды процитировала мне Никопола, пришла мне на ум. «Пусть ненавидят, лишь бы боялись, — произнес я, смотря на синие воды Залива. — Пусть ненавидят…»