«Карьера» Русанова. Суть дела
Шрифт:
Как ни шумно было за столом, но слова Липягина расслышали все.
— Надо же! — значительно произнес хозяин. — Это другой коленкор… Чего ж тебе, пенсию хоть положили?
— Положили, — кивнул Липягин. — Персональную. Но без работы не могу. Врачи говорят — свежий воздух нужен.
— Ну, Ванька! — Хряпин аж рот разинул. — Ну, Ванька! Я тебя сейчас качать буду!
— За такое дело ордена надо давать! — возбужденно сказал кто-то. — Чего скромничать!
Хряпин, опомнившись, быстро овладел вниманием.
— Да он откажется! Ваня знаете какой? Он же в меня пулял!
— Слышал я вроде что-то, — сказал хозяин, подвигая Липягину распластанного, истекающего жиром гольца. — А может, о ком другом… Далеко дело было?
— На Слюдянке. На шестом перегоне.
— Точно! Мужик один на станции рассказывал, поезд, говорит, чуть с рельсов не сошел, и про девчонку что-то… Да я толком не слушал, ни к чему было…
Завтракали молча. После вчерашнего вид у всех был помятый.
— В голове стучит, но — ни-ни! — говорил Хряпин, лениво прихлебывая чай. — На работе не потребляю. Я и тогда, если бы от злости не приложился, разве бы накуролесил? Серега меня спонталычил… Помнишь Серегу? Сгинул! Денег, правда, огреб. Хорошо мы в тот раз взяли. — Он посмотрел на Липягина. — А вообще-то, Ваня, ты не теряйся. С этих, у которых дочка, можно прилично стребовать. Не постоят.
— Опять я тебе сейчас врежу, — сказал Липягин. — Как был жлобом, так и остался.
Но не зло сказал. Для приличия.
— Во псих! Ты колбаску жуй. Дефицит. Хозяин выставил.
— Жую… — Липягин машинально расправил пожелтевшую журнальную страницу, на которой была разложена колбаса, вгляделся… С хрупкой, но еще глянцевитой бумаги на него грозно глядел усатый, бравый, увешанный крестами и еще какими-то орденами солдат, за ним рвались снаряды, небо было затянуто дымом. «Рядовой Мукдена» — гласила подпись.
— Откуда это у тебя? — спросил Липягин.
— Красивые картинки? — Хряпин привстал и вытащил из-под матраца растрепанный журнал. — Старинный! Мы тут дом ломали, я и нашел. Полон чердак был. Запихал в мешок и принес. Интересно! Машины всякие, лошади. А купальники были — обхохочешься!.. Теперь вот на хозяйство пускаем.
— Отдай мне, — попросил Липягин. — На память. Буду картинки разглядывать, если в сторожа определят.
— Дарю! — Хряпин сложил журналы в бумажный мешок. — Помни таежную дружбу!.. А голова стучит! Голова свое требует…
На птицеферму Липягина не взяли — ни кормачом, ни сторожем. Зато, побродив по селу, он наткнулся на объявление: «Школе-интернату требуется истопник». «То, что надо! — сразу решил он. — Спокойно, тихо. Дрова трещат… Иду в истопники!»
На его хромоту сперва косились, потом перестали: работу человек исполнял, печки всегда горячие, а главное — непьющий. После того ужина у буровиков водку на дух не переносил. Вспомнит — краской заливается.
Каморку ему выделили уютную, под лестницей. Сиди, читай журналы. Увлекательнейшее чтение! Забытый, давно исчезнувший мир страусовых перьев, раутов, приемов у его императорского величества…
Как-то вечером пришла воспитательница.
— Какой вы, оказывается, скрытный, Иван Алексеевич! Мы ведь ничего не знали… Очень прошу — надо перед учениками выступить на Уроке мужества. В субботу проводим. Вы уж пожалуйста! Они ждут.
Липягин выступил.
На другой день в школу позвонили из соседнего райцентра: «Можно товарища Липягина? Дело в том, что у нас вечер допризывников, мы бы хотели…»
На вечере был корреспондент районной газеты. Он сфотографировал Липягина и написал о нем заметку. Потом приехал Можаев. Правда, Липягин к тому времени уже снова лежал в больнице: культя у него воспалилась, открылся свищ, и врачи сказали, что надо еще немного отрезать, чуть повыше. Протез потом было трудно приспособить, чтобы и по ноге, и удобный. Можаев помог. Спасибо ему, доброму человеку…
Справочник Липягин все-таки достал. Он позвонил в горисполком и попросил передать строителям, что на стыковку приехать, к сожалению, не может: плохо себя чувствует. Впрочем, до осени далеко… А за внимание — спасибо, помощи ему никакой не требуется, у него все есть.
17
Расширенное заседание профкома, посвященное подготовке к первомайским праздникам, подходило к концу.
— Все решили, все обговорили, все всем ясно, — произнес председатель профкома Ужакин. — Только мне не ясно. Что у нас делается с наглядной агитацией? Лозунги старые, выцветшие. Через неделю делегация приедет, иностранные специалисты, а у нас… Краснеть придется!
— Они все равно по-нашему читать не умеют, — сказал Валя Чижиков. — Чего зря стараться?
— Отставить хаханьки! — Ужакин обернулся, чтобы разглядеть говорившего. — Это ты, Чижиков? Ты зачем здесь?
— Вызывали.
Ужакин глянул в лежавший перед ним список.
— Правильно, вызывал… У тебя что, «комсомольский прожектор?»
— Народный контроль у меня.
— Вот и занялся бы… Ты чем конкретно занимаешься?
— А всем. Почины в прошлом месяце проверял.
— Какие? — нудно уточнял Ужакин.
— Трудовые, какие же еще… Я в них не очень-то разбираюсь.
— Вот тебе раз! Как же ты их проверяешь?
Кто-то громко хихикнул, а Калашников заерзал на стуле: Чижиков — его кадр.
— Как проверяю? — простодушно повторил Чижиков. — Как все. Спрашиваю: выполнили? Говорят: выполнили и перевыполнили. Я так и записываю: выполнили и перевыполнили.
— Все слышали? — гневно спросил Ужакин и посмотрел на Калашникова. — Вот он, стиль вашей работы!
— Между прочим, я второй год в народном контроле, — сказал, ни мало не смутившись, Чижиков. — Работу пашу всегда признавали удовлетворительной. Мы знаете сколько бумаг написали? И на каждой бумаге заставляли расписаться — для отчетности. Так что… претензий не принимаю.