«Карьера» Русанова. Суть дела

Васильев Юрий Вячеславович

— Это я, — сказала Наташа. — Видишь, какая у тебя преданная сестра. Правила нарушаю. Передала Балакиреву, что ты хотел с ним говорить, он сказал, что уже в курсе, но пока ничего сделать не может… А что все-таки случилось?

— Дома расскажу.

«Нужны люди, нужен материал, — сказал он себе. — Значит, надо искать, надеяться не на кого. Люди… Это совсем завал. Прямо хоть иди к магазину и сшибай тунеядцев. А из чего делать? Легче ванадиевый сплав достать. Может, одолжить у кого? У Горанина? Откуда у него… Если и было бы — удавится, знаем мы этих хозяйственников… И вдруг понял: Горанин выручит. Прости меня, хороший

человек, но ты меня должен выручить. Хоть тебя сегодня и обидели…»

18

— А что по этому поводу говорится в уголовном кодексе? — спросил Черепанов. — Легкомысленно затевать столь масштабную операцию, не ознакомившись с возможными последствиями.

— Разве ж это масштабы? — рассмеялся Гусев. — Так, легкий флирт с законом, преследующий к тому же благие цели.

— Уговорил… А люди?

— Ума не приложу. Но я придумаю! Дам объявление в газете. Или еще что-нибудь столь же немыслимое.

— С тебя станется. Но предупреждаю — я беру на себя чисто творческую работу. По заборам лазить — уволь. Не то воспитание. Хотя стоило с тобой связаться, и я почувствовал, как прямо на главах размываются мои моральные устои.

— Гнилые, значит, у тебя устои. Были бы гранитные — ты бы устоял. Честно говоря, не думал, что ты на эту авантюру пойдешь.

— Правильно. На авантюру я бы не пошел. Тут все взвешено и продумано.

— А поймают?

— Хм… Поймают! Ты, Володя, тактик, а я — стратег. Я хочу сберечь для разумного использования народное добро, в данном случае — тебя. Победителей не судят. А в том, что мы будем победителями — рано или поздно, я не сомневаюсь. И вот тогда, — он поднял кверху указующий перст, — грянут фанфары! Торжественная медь возвестит… Ну, и так далее.

— Метафора? — улыбнулся Гусев.

— Я люблю иногда выражаться образно… Когда я стану директором, я тебе выделю роскошный кабинет, чтобы ты сидел и думал. И — ничего больше! Помощников сам подберешь. Остальных разгоним, чтобы под ногами не мешались. Устраивает?

— Соблазнительно! Заманчивая у тебя… метафора.

— Называй, как хочешь. Но — надежды не теряй!

— Тогда поторопись. А то испортится народное добро в лице товарища Гусева. По рукам пойдет… Ладно, чаю похлебали, давай работать. У меня передняя стойка не вырисовывается…

Было уже за полночь. Они работали у Черепанова, куда Гусев притащил свой кульман. Тихо мурлыкала «Спидола». Время от времени в комнату молча заглядывал Пряхин — в толстом стеганом халате, тапочки на меху — эдакий старый барин. Если бы в его время играли в баскетбол, Пряхину бы цены не было: каждый раз он едва не задевал головой притолоку. Служил, должно быть, в отборной гвардии — выправка до сих пор чувствуется…

— Хочешь, развеселю? — спросил Черепанов, отрываясь от кульмана. — Чижика, оказывается, никто на профком не вызывал, это Ужакин в суете перепутал. Валентин за границу собрался, путевку ему выделили, вот и пришел характеристику подписать. А тут — этот водевиль! Он на себе волосы рвал: «Сто лет молчал, мог бы еще помолчать, теперь меня дальше Тамбова не пустят!» И что ты думаешь? Ты говорил — отыграется на нем Ужакин. Как бы не так! Это раньше могло быть, когда дураки дураками были, нынче они умные. Ужакин ему сказал: «Видишь, Валентин, я тебе советовал быть принципиальным, и ты стал принципиальным. Молодец! Подписываю тебе характеристику с легким

сердцем». Одним словом, еще один водевиль.

— Веселого мало, — сказал Гусев. — Приспособленчество тоже имеет тенденцию приспосабливаться. — Он зевнул. — А я, между прочим, за границей не был. И не тянет пока. Для меня Прибалтика — заграница. Средняя Азия. Я минаретов сроду не видел. Может, их вообще выдумали… Подумаешь — Елисейские поля! А ты на Крещатике был? На Малой Арнаутской улице в городе Одессе?

— Не был.

— И я не был…

— А я на Малой Арнаутской жил, — включился в разговор Пряхин. — Пыль, жара, канализации нет. Но зато — гонору!.. — Он посмотрел на часы. — Завтра, Владимир Васильевич, я приглашаю вас на обед, вместе с вашими женщинами. Буду угощать салатом.

— Из чего салат? — поинтересовался Гусев.

— Салат, к вашему сведению, принято делать только из салата, который специально для этой цели произрастает в огороде… Так что давайте спать, потому что обедать нужно в бодром и жизнерадостном расположении духа.

19

Предстоящий обед лежал на столе в виде здоровенного куска мяса, рыбины с устрашающей мордой, зелени и решета с редиской, которую Гусев уже наполовину съел.

— Да не хватай ты, как маленький, — сказала Наташа, утирая слезы. — Фу! Терпеть не могу лук чистить. Хоть бы ты какие-нибудь очки изобрел, чтобы глаза не щипало.

— Вот-вот! Я только на это и гожусь. Меня уже просили соковыжималку сделать.

— Эксплуатируют нас почем зря, — вздохнула Наташа. — По-моему, меня пригласили на обед, чтобы я этот обед сперва приготовила.

— Просто Черепановы хотят знать, на что ты годишься как хозяйка.

— Не злословь. Я не знаю, что делать с этой акулой, я таких сроду не видала… Ну, была не была! — Она занесла нож, и неизвестно, чем бы это кончилось, если бы в кухню не вошел Пряхин: в фартуке, с засученными рукавами.

— Кто позволил? — грозно спросил он. — Терпеть не могу самодеятельности! Обед должен готовить повар. Подчеркиваю — повар, а не хозяйка, привыкшая стряпать пищу. — Он галантно поклонился Наташе. — Прошу прощения, Наташенька, но такова суровая правда. Равные с мужчинами права — это, бесспорно, завоевание прогресса, но право готовить вы у нас узурпировали незаконно… Вы знаете, кто кормил Людовика Четырнадцатого? Его кормил знаменитый Ле Форуа, пожалованный королем за особый рецепт паштета поместьем в Нормандии. Якова Стюарта кормил сэр Лебуа. Не просто Лебуа, заметьте — сэр Лебуа: он был возведен в рыцарское достоинство за приготовление телячьей вырезки в бургундском… Вы можете назвать мне хоть одну женщину, обессмертившую свое имя в памяти потомков выдающимся кулинарным гением? Не можете, и потому отправляйтесь на свежий воздух и не мешайте.

— Ты попала в редкостную семью! — расхохотался Гусев, когда они уселись в саду. — Ты станешь белоручкой. Интересно, кто в этом доме моет полы? По всей вероятности, Сергей. Пряхин еще в прежние времена привык, что этим должен заниматься денщик, и вид женщины со шваброй его шокирует… Но ты не станешь белоручкой, правда? Ты будешь по-прежнему приходить домой и варить нам обед, если, конечно, муж не заартачится… Сергей! — громко позвал он. — Что за порядки? Куда все подевались? Где Оля?

— Она у соседки, слушает патефон. А Сергей яму копает.