«Карьера» Русанова. Суть дела
Шрифт:
— Огромная будет польза. Видишь, я тут контуры накидал? Их надо закрасить. Справишься?
— Обижаете, Сергей Алексеевич. Я в студии рисунка и живописи занимался. Шишкина копировал.
— Прекрасно! Тогда, может, в две руки? — он протянул ему фотографию. — Такой оригинал тебя устраивает?
— Вполне. Сами фотографировали?
— Не со стороны же привлекать. И так у всех на виду.
— Это хорошо, что на виду, кому в голову стукнет? — Он достал из сумки термос. — Крепкий чай. Хотите подкрепиться?
— Потом, Валентин. Некогда.
— А я глотну, мне три смены сегодня выпало.
— Откуда
— Одну я уже отстоял, сейчас — с вами, а как стемнеет — на место происшествия топать надо.
— Ах да! — рассмеялся Черепанов. — На место происшествия… Это ты верное слово нашел. Молодец! Я тебя сперва за мелкого приспешника считал, теперь вижу — полноправный соучастник…
22
Этнограф-любитель Ремизов, увлекающийся якутским фольклором, оказался человеком дела. Необходимую для экспедиции сумму он обозначил в договоре, который был незамедлительно подписан и скреплен печатью. Зина, шлепая печать, на сумму внимания не обратила, зато начальник производственного отдела удивленно сказал: «Хм, хм… Что-то уж они очень по-божески. Подозрительно даже. Могли бы заломить». — «Они торопятся», — пояснил Гусев. — «Мы тоже торопимся». — «Но ведь они не знают, что мы торопимся», — хитроумно сказал Гусев и, размахивая еще не совсем высохшим документом, заторопился к сидевшей в тенечке бригаде слесарей. Там он вручил бумагу Ремизову и осведомился, когда они смогут сдать вентиляцию. В договоре был проставлен недельный срок. Но Гусев не обольщался.
— Дорогой Виктор Николаевич, — сказал Гусев, надеясь, что короткое знакомство Ремизова с его дочкой дает ему право на некоторую вольность, — я очень прошу… Крайняя производственная необходимость… Дней за десять вы уложитесь?
Ремизов посмотрел на Гусева с участием. Даже, показалось ему, с жалостью.
— Некоторые называют нас шабашниками, рвачами, охотниками за длинным рублем. На самом же деле мы просто хорошо организованный, дисциплинированный коллектив. Поэтому вы получите объект через четыре дня. Вас это устраивает?
— Меня это очень устраивает, — сказал Гусев и подумал, что сейчас, хотя бы вежливости ради, следует поинтересоваться целью их экспедиции, но он не знал, как это сделать, да и некогда было. — Меня это вполне устраивает, — снова повторил он. — С вами можно иметь дело.
— С нами стараются иметь дело в случае крайней необходимости, — сказал Ремизов. — Кстати, передайте Оле мою искреннюю благодарность. Каким-то чудом ей удалось раздобыть экземпляр журнала «Русский следопыт», где упоминаются очень важные для меня сведения… И пожалуйста, достаньте мне ацетона. Жесть, как я понимаю, уже была в употреблении, надо смыть краску. Иначе она окислится, появится запах, и вас опять прикроют.
Гусев зашел в малярку, где хозяйничала сызмальства обиженная на весь мир тетя Нюра, и бесстрашно попросил у нее канистру ацетона. Попроси кто другой, она бы и глазом не повела, но Гусев в прошлом году переделал ей старинную зингеровскую машинку на электрический ход, и с тех пор она ему даже улыбалась. «Доброе дело не ржавеет», — сказал он себе, когда мужики шустро подхватили канистру, и заторопился в отдел, но у самой проходной столкнулся с Балакиревым.
— Только
— А чего ж не соблюдаете? — не очень приветливо спросил Гусев.
— Соблюдаю. Мне предписали гулять, а где — не уточнили… О делах ваших наслышан. Одобряю! Вы, оказывается, еще и хозяйственник. Где вы раздобыли жесть? Это снабженческий подвиг.
— Занял. Под ваши фонды и под свое честное слово.
— Солидное обеспечение! — улыбнулся Балакирев. Настроения у него было хорошее. — Справитесь со своей… э… таратайкой, — он произнес это слово нарочито шутливо, как бы подчеркивая, что он, конечно, понимает: дело важное, гуманное, но, между нами говоря, не столь уж грандиозное, — справитесь со своей коляской, тогда можно будет серьезно подумать о цанговом патроне.
— А зачем о нем думать? Он существует, теперь ни я, ни вы ему не хозяева.
— Я понимаю, понимаю… Вы читали выступление секретаря обкома? Он снова повторил, что внедрение — самое узкое место нашего производства.
— Я всегда удивляюсь, зачем повторять общеизвестные истины, — оказал Гусев, но тут же решил, что сейчас ему лучше помалкивать, не задираться. — Читал, конечно. Интересное соображение, — и чтобы уж совсем перевести разговор на нейтральную почву, добавил. — Как самочувствие? Операция хоть и пустяковая, все-таки операция.
— Чепуха, — отмахнулся Балакирев. — Мне когда нарыв вскрывали, хуже было… Сестра у вас, Владимир Васильевич, изумительный человек, истинная, знаете ли, сестра милосердия. Так ей и передайте!
«Вот я уже и сестрой прикрыт, — сказал себе Гусев. — Укрепляю тылы. Хорошо бы половину завода пропустить через операционную палату, все такие покладистые будут…»
— Я передам, — кивнул Гусев. — Ей будет очень приятно.
— И характер у нее прекрасный, — значительно, хоть и с улыбкой, добавил Балакирев. — Мягкий, ровный, спокойный характер. Не как у некоторых. — Тут он откровенно рассмеялся. — А?
— Она воспитанный человек, — согласился Гусев.
«Я тоже воспитанный. Мягкий, сговорчивый. Меня сейчас к чему угодно можно приспособить». Ему стало не по себе, и, чтобы не сболтнуть чего лишнего, он вдруг ни с того ни с сего сказал:
— Зачем вам, Дмитрий Николаевич, через меня, человека ненадежного, передавать Наташе свою признательность? Приходите в гости. Можете купить цветы. Это будет выглядеть вполне пристойно. Хотя, конечно, мое приглашение можно расценить как попытку завязать дружеские отношения с главным инженером. Можно ведь, правда? Но вы человек умный, вы поймете…
— А вы знаете, приду, — сказал Балакирев и как-то странно посмотрел на Гусева. — Даже несмотря на такое необычное приглашение. — Он снова посмотрел на Гусева. — Мы ведь, в сущности, Владимир Васильевич, совсем не знакомы. А?
— Совсем не знакомы, — подтвердил Гусев.
— Вот видите… Надо исправлять это ненормальное положение. Ждите с визитом! — Он протянул руку. — Пойду гулять дальше. — И свернул к электроцеху. «Глупостей я, кажется, наговорил предостаточно, — подумал Гусев. — Балакирев небось сейчас идет и голову ломает: то ли я придурок какой, то ли еще чего похлеще».