Кармен и Бенкендорф

Тютюнник Сергей

– Я не хотела, чтобы меня превращали в скотину, и убила родного мужа, которого когда-то любила. А он отец моего ребенка... Меня бросили в зону, где главное было - выжить. Ни о каком человеческом достоинстве там и речи не могло быть. В зоне из меня делали животное. На пересылке (там вертухаи - мужики) меня в бане семь человек трахнули. Все порвали. Еле живая уползла. Один Бог знает, как я выдержала и не сдалась. Но еще там, в карцере, полном крыс и ледяной воды, я поклялась, что расскажу всему свету об этом зверинце. У меня сейчас двух ребер нет. И девять зубов фарфоровых. У вас, Виктор Алексеевич, наверное, вставных меньше.

А ведь вы лет на тридцать пять старше меня... Ребра в драках раскрошили... Я была наивной дурой или шизой, как вы изволили выразиться, потому и поклялась при всех наших бабах, что пойду на панель, если не напечатаю где-нибудь в журнале свои "записки из мертвого дома". Тогда уже можно было - державные гайки чуть ослабили. Потом я забыла об этой клятве. А подружки - пиявки да лягушки - помнили. В Москве я моталась по всем редакциям, предлагала свои опусы. Меня направили к вам. Хорошо, что вы это помните, Ваше превосходительство. Я стояла в приемной, когда вы разговаривали с помощником. "Ну что мы будем множить в печати эти еврейские обиды!" - вот ваше резюме.

– Я этого не говорил, - вставляет Соломин и смущенно кашляет.

– Ну, помощник ваш сказал. Какая разница? Фамилия Кох его смутила,вздыхает Анна.
– Вы же с ним согласились?.. Во мне нет ни капли еврейской крови, но я тогда жутко обиделась... Ну, а потом, спустя какое-то время, стали выходить на свободу мои сокамерницы. И вспомнили клятву, данную мной сгоряча, от обиды.

Давай, мол, подруга - на любовный фронт. По призыву "партии освобожденных досрочно". У нас, зэков, по части клятв строго. Не то, что у вас, несудимых и непривлекавшихся. В общем, сопротивлялась недолго. На приличную работу не брали. У меня же "мокрая" статья. Отец от горя умер, когда меня в зону затолкали.

Мать одна с ребенком. В общем, со светлым вашим образом в голове, Виктор Алексеевич, пошла я по хатам да гостиницам ноги раздвигать да рубли заколачивать.

А у меня ведь способности были и (надеюсь) есть, не только к этому занятию... Вы думаете, в гостинице я случайно оказалась? Нет. Я тут на работе. Меня ваш доблестный майор снял за двадцать долларов в час. Правда, интереса к деньгам у меня не было. Тем более, что недельную норму выполнила благодаря одному дураку... Ваша персона меня влекла, вот что. Я когда ваш светлый лик по телевизору-то увидала и узнала, что вы тут прессой рулите, - сразу все и вспомнила. Думала, отболело, забылось. Ничего подобного. По кавказской своей крови и воспитанию я мстительная, а по немецкой линии - методичная и последовательная. Вот и тиснула пистолет у рыжего следователя. Хотела пальнуть в вас еще на брифинге, но духу не хватило.

Потом случай подвернулся - с Андреем вот склеилась... Кстати, Эндрю! Твой разговор с рыжим я нечаянно подслушала. И пушку при первой же возможности под матрац твоему соседу по номеру сунула. Потому и не нашел рыжий ничего, когда кипиш поднялся. Ты уж извини, майор, что впутала тебя в эту заваруху... Прости, Андрей, - держи хвост бодрей!
– голос у Анны веселеет.
– Парень ты неплохой. Жалко тебя.

Скучно живешь. Не так. Еще немного - и затоскуешь. Правда, сегодня у тебя жизнь насыщенная. Но раз уже тряхануло... Вот так, господа защитники Отечества!..

Лопочете мне что-то тут про путь в большую литературу. Кто с кем и как бухал...

Анна затихает

и устало закрывает глаза.

– Не убила бы я вас, господин-товарищ генерал, - включается она снова.
– Как увидела ваши носочки на бретельках с подвязками в спальне да струйку слюны изо рта - рука и дрогнула. Куда и злоба делась. Кого тут убивать?! Не вижу противника!

Это уже не коррида, а ветлечебница какая-то...

После такого монолога колени у меня начинают подламываться, и я на ватных ногах успеваю добраться до дивана, чтобы не осесть на пол. У Соломина трясутся руки.

– Может, выпьем?
– робко спрашиваю я, нарушая звенящую тишину.

– Выпить нужно, наверное, всем, - тихо говорит Соломин, не поднимая глаз.

– Наливай, сказал Чжоу Эньлай, - грустно шутит Анна, не двигаясь с места.

Я беру бутылку и не могу попасть струйкой в стаканы. Бутылка трясется вместе с рукой, и водка плещется на стол. Я делаю усилие над собой, чтобы чуть сосредоточиться и успокоиться. Встаю и подношу выпивку - сначала Анне, затем Соломину.

Мы пьем молча и осторожно выдыхаем, переводя дух.

– Аня, я...
– начинает дед.

– Прошу вас, Виктор Алексеевич, не говорите пока ничего, - обрывает его Кармен.
– Андрей, дай мне закурить... И выключи свет. Мне не хочется вас видеть.

Я выполняю ее просьбы с проворностью ординарца, не обращая внимания на генерала.

Кармен лежит на полу, иногда поднося ко рту руку с сигаретой. И этот кочующий по короткой дуге красный огонек - единственный свет в окружающем нас мраке. Мы молчим, и становится слышна далекая артиллерийская канонада. Где-то у подножия гор воюют...

XII

– Согласитесь, в темноте яснее думается, - после долгой паузы тихо произносит Кармен.
– Я полюбила темноту в тюрьме. Никого и ничего не видеть вокруг - единственная радость там. И то редкая. Обычно - синее дежурное освещение...

– Давайте еще выпьем, - кашляя и хрипя грудью, предлагает Соломин.

– Темно. В стакан не попаду, - говорю извиняющимся тоном.

– Вот мужики пошли!
– смеется Кармен.
– В темноте дырку в стакане нащупать не могут!
– и озорство ее чуть разглаживает наши скукоженные души.

– А вы любили женщин, Виктор Алексеевич?
– меняет Кармен направление удара.

– Так я женат, Анечка, - ворочается в кресле Соломин.
– Уже тридцать лет со своей Светланой Павловной.

– Я не про женитьбу спрашиваю, а про любовь, - наседает Кармен, и слышно, как она удобнее устраивается на полу.

– А я по любви женился, - с достоинством отвечает дед.
– Разлюбил первую жену, развелся и со Светланой своей - в ЗАГС. Я в этих делах вранья не терплю...

Детей, правда, Бог не дал...

– И неужто у вас все всегда было по-честному, согласно норм коммунистической морали?
– провоцирует Кармен, и даже в темноте чувствуется ее ехидная улыбка.
– Слыхали лозунг: "Каждый мужчина имеет право на-лево"?

– Да, было однажды, в Китае, - сдается Соломин и кряхтит от смущения.

– Где-где?
– не скрывает удивления Анна.

– В Китае. Ты вот пошутила: "Наливай, сказал Чжоу Эньлай". А ведь я при нем как раз в Китае в командировке был - цензуру налаживал, систему охраны тайн в печати. Ну, товарищ Мао, конечно, стоял у руля. "Русский и китаец братья навек..."