Кармен и Бенкендорф

Тютюнник Сергей

– И смерть, - радостно ставит точку Кармен, сияя глазами в мою сторону.

– К сожалению, - соглашается Соломин.

– Ну что это за разговоры за столом, - встреваю, боясь развития темы, и наполняю рюмки и стаканы.
– Прошу! Ваш тост, Виктор Алексеевич.

– Что ж, друзья, - тяжело встает мой шеф, - стол наш хоть и не богат яствами, не в этом его достоинство. Я за свою долгую жизнь за разными столами сиживал и множество блюд и напитков вкусил. И знаете, абсолютное большинство этих застолий не

помню. Что ели, что пили, и даже что говорили...

Анна под столом бьет меня по коленке, и я понимаю, о чем она подумала. Ей хочется вставить: "Не помните, потому что, видимо, нажирались вусмерть".

– И не потому не помню, что сознание терял от возлияний, - наносит превентивный удар дед, - я раньше крепок был. Это теперь ослабел, на старости лет. Дело в том, что застолья наши удивительно однообразны и похожи... до неузнаваемости...

Теперь уже я толкаю коленкой ногу Анны: оцени, мол, парадокс! Но Кармен даже бровью не ведет.

– ...Будь то пикник на природе или банкет в ресторане. Я уж про ночные бдения на кухнях не говорю... А вот один юбилей почему-то не забывается. Сам не знаю, почему, - Соломин кашляет, и в груди его хрипит.
– Так вот, Константин Симонов праздновал какую-то годовщину. Помню, сервировка стола была любопытная. Из напитков - только водка и сухое вино. А из закусок жареная индейка и овощи а-ля натюрель, ножом почти не тронутые, даже зеленый лук целиком. Вот и все убранство...

– Может, поскупился?
– вставляет шпильку Анна.

– Ну, что вы, деточка, - спокойно реагирует старик, сверкнув стеклами очков.
– Есть случаи, когда даже Плюшкины раскошеливаются. Да Костя и не был жмотом. Он войну прошел, в окопах жил. Грех его в этом подозревать... И люди, кстати, на банкете были приличные: офицеры-фронтовики, писатели с даром Божьим. Не было дам экзальтированных, прочей публики окололитературной. Разговор хороший никто не портил... Впрочем, что-то я увлекся. Мемуары прямо. Так вот, друзья, давайте выпьем за то, чтобы наше позднее застолье...

Я смотрю на часы: половина второго ночи!

– ...осталось у нас в памяти надолго как светлая страничка нашей жизни. Дай Бог, - дед тянется с рюмкой через стол, сверкнув запонкой. Мы с Анной вскакиваем с дивана.

– Между первой и второй - чтоб даже пуля не пролетела, - тороплюсь я наливать стаканы и поворачиваюсь к Анне.
– Ты не хочешь вина?

– Раз уж водку пить начала, то смешивать не буду, - резко говорит Кармен, и я вспоминаю, что она еще после драки с рыжим Олегом хлопнула грамм сто пятьдесят.

– Знаете, Аннушка, вы как-то не сочетаетесь с водкой, - роняет из кресла Соломин.
– Вам красное вино к лицу.

– Наверное. Мне многое к лицу, как всякому подлецу, - красное вино, красная кровь, серебряный стилет и черный крест в изголовье, - глаза Кармен лихорадочно

блестят.

– Боже мой!
– вздыхает Виктор Алексеевич.
– Вы, часом, стихов не пишете?

– Нет, - отрезает Анна.
– Я пишу суровую прозу.

– Да-да, вы говорили, - задумывается дед и снова поднимает рюмку. Тогда давайте выпьем за поэзию жизни, а то в ней в последнее время слишком много суровой прозы!

Мы снова чокаемся. Соломин откидывается на спинку кресла, и щеки его розовеют.

– Водка - она сродни лекарству, тот же яд. В малых дозах лечит. В больших - калечит, - начинает новое повествование Соломин.
– И многих губит, поскольку о дозах понятия расплывчатые. Помню, прихожу в "Новый мир", - редактором был тогда Александр Трифонович Твардовский - что-то нужно было уладить...

– А Твардовский вам и говорит: "Здравствуй, Бенкендорф! Заходи!" - с кривой улыбкой перебивает Анна.

– Верно, - поднимает белые брови Соломин.
– Опять Андрей тебе выболтал?..

Было дело. Так вот, решили мы вопрос с Твардовским, а он и говорит: "Оставайся!

Сейчас редколлегия будет, выпьем..." Я ему в ответ: "Там в приемной уже Маша (жена)

дежурит. Ты в своем уме?" - "Не волнуйся, - улыбается.
– У нас тут все отработано".

Смотрю несут большой самовар, чашки с блюдцами, баранки... Расселись все за столом, и пошел разговор. И все это параллельно с чаепитием. Я даже не сразу заметил, что пар не идет. Потом уже все понял, когда чашку наполненную получил и принюхался. Коньяк был в самоваре... Сильно мы тогда напились на этой редколлегии.

Трифоныча так даже под руки вывели и домой повезли. Маша потом так ругалась... В общем, ничего хорошего... Просто национальное бедствие какое-то это пьянство. И я тоже в этом смысле грешный человек...

Повисает пауза.

– Слава Богу, легче стало, - говорит Соломин, кладя руку на свою вялую грудь.
– А то сегодня днем потрепали мне нервы... Много было говорено, а затем и выпито. А к вечеру пошел отходняк, как выражается Андрей. У меня сердце и придавило. Сейчас отпустит.

– Не жалеете вы себя, - с вызовом говорит Кармен, - все положили на алтарь Отечества.

– Кстати, об Отечестве, - сверкает очками дед, и я вижу его усталые выцветшие глаза.
– Ты пресс-релиз составил по итогам угасшего ноне дня?

– Так точно, Ваше превосходительство!
– отвечаю с наигранным задором. Ситуация в нашем неспокойном углу Отечества такова: обстреляны два блок-поста, подорвана на фугасе военная автомашина, трое раненых из Минобороны, двое - из МВД.

– Ох, кровью пахнет, - вставляет Анна с нездоровой радостью.

– Но в целом, - не сбиваюсь я, - обстановка в регионе - под контролем федеральных сил!