Кармен и Бенкендорф
Шрифт:
– Какой он мужик? Старый, спившийся бюрократ, неспособный на взлеты и падения, уставший от страхов и от талантов. Ему уже не надо ни жены, ни любовницы, - встряхивает волосами Кармен.
– Так, существо среднего пола.
– Ну, при чем тут это?
– обижаюсь я за Соломина.
– По-твоему, мужик тот, кто бабу увидел и вперед - в штыковую атаку с членом наперевес?
– Ой, ну конечно, нет!
– смеется Анна.
– Но, кроме чиновничьей суеты, фальшивых разговоров о судьбе Отечества и водки, что-то же еще должно быть. Какоето дело большое надо делать,
– Вот какие мы все гады, - подыгрываю я.
– Мужик нынче сволочь пошел:
мелкий, потный и похотливый...
– А что, не так?
– останавливается Анна.
– Один ты вот почему-то еще не облапал. Даже когда я предлагала меня обыскать... Странно. Хотя начинал резво. На улице гарцевал, как молодой жеребец на выгоне. "Девушка, давайте споем дуэтом!" - передразнивает меня Анна.
– А теперь вот отчего-то скис. Испугался женщиныубийцы?
– Не надо об этом, не порти вечер, - искренне прошу я, внутренне содрогнувшись от слова "убийца".
Дурные мысли возвращаются. Мне хочется избавиться от них, и я спрашиваю:
– Почему ты не расскажешь мне правду про пистолет?
– А не хочу, - с вызовом говорит Анна.
– Пусть этот рыжий идиот помучается.
В следующий раз будет головой думать, а не головкой.
– Он и так уже мучается. Мало того, что боится доклада наверх от Соломина, так еще подозревает, что ты - из ФСБ.
Анна останавливается посреди комнаты и громко смеется, закрыв лицо руками.
– Ты что, тоже так думаешь?
– спрашивает, отсмеявшись.
– Я уже не знаю, что и думать, - безнадежно машу рукой.
– Нет, подожди, - вскидывает плечи Кармен.
– Куртку он мою обшарил, я вся - вот, на виду. У меня что - такое вымя, что пистолет может затеряться?
– и Анна прижимает ладони к своей груди.
– Где я еще могу спрятать оружие?.. Я сказала ясно и четко: пистолет в мусорном ведре. Если его там нет, то это не мои проблемы!
– И не мои.
– Ладно, проехали, - спускает пар Анна и устало садится рядом, окатив меня волной своих резковатых духов.
Мы долго молчим. Кармен курит, уставившись в голую стену, и думает о своем.
Я подхожу к окну и прячу руки в карманы. Они налились зудом и готовы схватить Анну в охапку...
– Чего сидим?
– устало роняет Кармен - Пошли к твоему замшелому камню истории - разбередим его усталое сердце и добавим свежей крови.
– Пошли, - соглашаюсь я и вздыхаю, чуя скандал.
X
Негромко стучу в дверь и слышу неспешные шаги старого человека. Замок щелкает, и перед нами возникает одутловатое лицо Виктора Алексеевича с лиловыми щеками. Он при полном параде: в костюме-тройке и свежей рубашке.
– Ребята, вы что, смерти моей хотите? Больше
– Прошу к нашему шалашу!
Анна входит первой, щекоча старые ноздри шефа ароматом своих духов.
– Хотя я понимаю: дело молодое, - еле заметно улыбается дед, среагировав на запах и парад-алле Кармен в черно-красных тонах.
– Спасибо, что уважили старика и до утра не задержались!
– Ваше превосходительство, - картинно кланяюсь я и в пакете звякают бутылки, - задержались в связи с разгоревшейся дискуссией о путях спасения отечественной литературы.
– Боже, какие благородные помыслы и высокие страсти вас обуревают! закрывая дверь, ворчит Соломин.
– Вот кто, оказывается, бережет Родину и ее нетленный дух.
– Да, - подыгрываю я, - нам, молодым, предстоит продолжить дело отцов и дедов: возродить Россию, поднять ее с колен.
– Кто-то поднимает Россию с колен, а кто-то пристраивается к ней сзади...
Пардон, мадам! Невзначай вырвалось, - виновато зыркает шеф на Анну и идет к холодильнику.
– Ребята, не стесняйтесь, берите здесь все: курицу, салат... Грузите на стол. А я присяду, с вашего позволения. Что-то мотор барахлит.
Кармен с независимым видом оглядывает большую комнату, останавливая взгляд на широком диване черной кожи, глубоких креслах, низком стеклянном столе, темно-сером паласе, вертикальных белых жалюзи, разглядывает деревянную раздвижную стену-гармошку, отделяющую спальню... Внимательно все осмотрев, она с поразившей меня проворностью бросается к холодильнику. Пока я расставляю бутылки, она сервирует стол и искоса поглядывает на Соломина.
– Виктор Алексеевич, вы бы хоть пиджак сняли и галстук ослабили, наконец говорит она вкрадчиво.
– У вас здесь накурено, дышать нечем. Тут и молодому да здоровому дурно станет.
– Анечка, деточка, все равно когда-нибудь помирать, - задыхаясь, отвечает дед.
– Так лучше уж при полном параде, чем в домашнем халате и шлепанцах. Тем более - дама в гостях.
– Вот они, люди сталинского закала!
– хоть и с иронией, но искренне произношу я за столом.
– Старая школа!
– А это правда, что вы потомственный дворянин?
– препарирует деда Кармен.
– Мне Андрей сказал.
– Вот болтун, - улыбается Соломин.
– Правда, Аня, правда.
– И как это вас советская власть до генерала довела и на державный Олимп пустила при таком сомнительном происхождении?
– продолжает резвиться Кармен.
– А советская власть, деточка, была не такая дура, как о ней в последнее время судачат, - и Соломин поворачивается ко мне.
– Дай-ка мне, голубчик, сигаретку...
Нет, у меня свои, ты же знаешь... На телевизоре вон лежат... Спасибо!
– Тут я могу с вами поспорить. У этой власти были серьезные помутнения ума, - не сдается Анна.
– Это не помутнения, - спокойно отбивается Соломин, окутываясь дымом. Это просто издержки переходного возраста. У государства, как и у человека, есть свое детство, отрочество, зрелость, старость...