Кармен и Бенкендорф
Шрифт:
Юрия Любимова (главрежа театра на Таганке) драли в хвост и в гриву за то, что поставил пьесу Можаева. А Соломин помогал ему печататься. Несколько серьезных вещей на грани фола протолкнул в журналы. В конце концов они даже друзьями стали.
– Ура советской цензуре!
– мрачно провозглашает Анна и закуривает.
– Ничего постыдного в цензуре нет, - отбиваюсь я.
– Даже Достоевский, говорят, цензором был...
– Ха! Достоевский никогда не был цензором, - пристукивает каблуком Кармен.
– Достоевский был каторжанином... Он только говорил о
– Ты-то откуда знаешь?
– вскипаю я.
– А я что, пальцем деланная? Мы все учились понемногу... Я, например, на филологическом. Но заочно.
– Представляю себе учебу заочно.
– А с ребенком на руках много не научишься, - срезает меня Кармен.
– У тебя есть ребенок?
– и я распрямляюсь.
– Да еще какой! Двенадцатый год пошел. Скоро девок за попки щипать будет; - Анна смотрит на меня с вызовом.
– Сколько ж тебе Лет?
– Галантный вопрос, ничего не скажешь, - фыркает Кармен.
– Да ладно тебе, - я снова наклоняюсь к венику.
– Могла бы принять за комплимент.
– Спасибо!
– с нажимом говорит Анна и, стряхнув пепел сигареты на грязный участок пола, опять начинает ходить туда-сюда, как маятник.
– А где он сейчас, твой сын?
– С матерью. Здесь, в городе.
– А мужа, конечно, нет.
– Конечно, нет.
– Сбежал?
– и хочу сказать колкость по поводу трудного характера Анны.
– Погиб, - меняет мой настрой Кармен.
– В какой-то кавказской разборке?
– Погиб в боях на семейном фронте, - чеканит она.
– Не понял.
– Не понял, не понял, - кривляется Анна.
– Убила я его, вот и все!
– и останавливается в ожидании моей реакции.
Веник выпадает из моей руки. Я распрямляюсь и долго смотрю в черные безмятежные глаза.
– Давай еще раз. Я все-таки не понял.
– Чего тут непонятного?
– Анна бросает окурок на пол и давит его каблучком.
– Я зарезала своего мужа. Кухонным ножом.
– Почему?
– во рту у меня пересыхает.
– История старая, как мир, - Кармен отворачивается и подходит к окну. Мне было восемнадцать лет. В голове - туман, между ног - зуд. В общем, пришло время любить, как говорила моя бабушка. И тут он - красивый и галантный, в очах - огонь.
Цветы, рестораны, машина к подъезду... А после свадьбы, как здесь принято, - "Женщина, ты должна знать свое место!" - Последнюю фразу Кармен произносит с кавказским акцентом.
– Я принять этого, естественно, не могла, огрызалась. За что и получила по морде. Дважды. При гостях.
– Анна поеживается и обхватывает руками свои плечи.
– Ты же знаешь, как в некоторых мусульманских семьях: баба - это нечто среднее между человеком и домашним животным... Надеюсь, ты понял, какой у меня характер? Не выношу несправедливых обид и обмана. В общем, все у нас пошло наперекосяк. Началось с того, что я еще в загсе отказалась брать его фамилию. Я брыкалась, как дикая кобыла. Он в азарт вошел - ну чистый тебе ковбой - и давай усмирять. В очередной раз в драку полез - я ему нож под
Я слушаю Кармен и не двигаюсь с места; смотрю туда же, куда и она - в чернильную ночь за окном, холодную и светлую от снега.
– И что потом?
– Потом? Ничего оригинального. Семь лет дали. Три с половиной отсидела - и на свободу с чистой совестью.
И только теперь, глядя в заснеженное окно, я начинаю соединять обрывки нитей в запутанных клубках наших разговоров. Я прокручиваю в памяти ее речи о смерти и мне хочется полной ясности.
– Ты говорила, что дважды видела предсмертное выражение лица человека...
– Второй раз на зоне. Придушила одну стукачку. Лучшая моя подруга была. Я ей верила, душой приросла. А она предала меня. Господи, прости мою душу грешную!..
– Кармен вдруг резко поворачивается ко мне, и я шалею от выражения ее глаз.
– Ты шутишь?
– спрашиваю с надеждой. От волнения у меня пересохло во рту, и я говорю, еле ворочая языком.
– Нет, майор, - Кармен кривит в улыбке чувственные губы.
– Не шучу. Просто мне нравится, когда ты теряешься.
– Ну, знаешь!
– я обессилено сажусь на край кровати.
– А знаю я вот что, - продолжает пулять в меня стрелами Анна.
– Таким, как ты, нравятся яркие порочные женщины. И я совершенно не боюсь вызвать у тебя антипатию к своей персоне, а тем более отвращение. С нормальными домовитыми бабами вы скучаете. Как ты со своей женой маялся. Пока не найдете какую-нибудь прорву... И уж тогда - как бабочки на огонь.
– Так ты, значит, хочешь мне понравиться?
– я тянусь к сигаретной пачке.
– Еще чего!
– смеется Кармен.
– У меня, дорогой, сегодня совершенно другие цели. Надеюсь, ты не выгонишь меня сию же минуту?
– Конечно, не выгоню.
– Ну, тогда не разводи перекуров, заканчивай свой санитарный час, и пойдем на штурм последнего бастиона империи.
– Ты это про Соломина?
– я кладу незажженную сигарету в пачку и поднимаюсь с койки.
– А про кого же еще, - Кармен запускает руку в свою черную гриву. Так. Я должна привести себя в порядок. Враг не дремлет. Ванная у тебя там?
Я утвердительно киваю и начинаю сгребать мусор на старую газету. Закончив уборку, возвращаю веник Зульфие Тимуровне и натыкаюсь в коридоре на Прокуратора. Он уже почти трезв, но руки дрожат.
– Андрюха, что делать? Я не сомневаюсь, что пистолет у нее...
– Если ты опять поднимешь шум, мой дед действительно тебя арестует и доложит Генеральному прокурору, - пугаю Олега на всякий случай.
– Получишь по полной программе!
– Да какой теперь шум!
– безнадежно машет рукой Прокуратор. Я боюсь, что эта баба из ФСБ... Хотя, может быть, и "с той стороны"...
– С какой "стороны"?
– недоумеваю.
– Наемница! Агент у бандюков!
– розовые глаза Олега наливаются кровью.