Картонная пуля

Духнов Александр

Да никакая это не тарелка, а именно хирургическая лампа…

Я лежал на столе, наподобие осетра, фаршированного устрицами, и, вооруженные ножами и вилками, мною активно интересовались граждане — трое мужчин и две женщины. Почему-то перспектива быть съеденным заживо меня не слишком взволновала. К тому же трапеза оказалась делом совсем не болезненным. Прямо на удивление. Режут тебя ножом на кусочки, а тебе — хоть бы хны.

И поглощали они меня тоже довольно экзотически — не орально. Рты у всех пятерых оказались заклеенными зеленой марлей…

— Вот она, родная! — вдруг обрадовался

один из сотрапезников со сросшимися на переносице седыми бровями, выуживая из меня вилкой устрицу.

Хрен там — устрицу. Это был небольшой бесформенный кусочек металла, в котором я скоро угадал пулю. Надо соблюдать осторожность, когда ешь диких зайцев и уток — того и гляди сломаешь зуб о дробину.

Пулю, похожую на устрицу или на сплющенный искусственный зуб, мужик держал не на вилке, а пинцетом. И сразу стало понятно, что есть эти славные люди меня не собираются, а наоборот, хотят спасти мою глупую жизнь.

Я лежал на операционном столе, пытаясь вспомнить, кто я такой и как сюда попал. От дверей уже некоторое время доносилась веселенькая музычка. Врач с пулей в пинцете, подняв голову, тоже прислушался… Однажды в телепередаче «Формула успеха» один сильно известный хирург рассказывал, что, во-первых, он спит полтора часа в день, а во-вторых, у него в операционной во время работы обязательно играет магнитофон — что-то из «Шокин блю» и «Криденсов». О вкусах не спорят, но мне лично раньше казалось, что в операционной должна царить строгая тишина, нарушаемая лишь отрывистыми медицинскими командами типа: «Пинцет!» и «Зажим!»

Ладно, музыка еще — туда-сюда, но дальше случилось вот что… Под разнузданную песенку Марины Хлебниковой про чашку кофею, подбрасывая капроновые колени, через операционную в ритме не то канкана, не то рок-н-ролла проследовали шесть вспотевших девушек из варьете. То есть одеты они были, как в варьете — в черные блестящие развевающиеся лохмотья. А в середине шеренги приплясывал мужик лет пятидесяти с бандитским выражением небритого лица и пел абсолютно женским голосом:

— Чашку кофею я тебе бодрящего налью и по-настоящему спою новую песню.

К чему бы это?

— Э, Апполинарич! Че, уснул? — оторвался от моей требухи второй хирург, лицо которого закрывала не только марлевая маска, но и очки.

По кафельному полу зазвякала оброненная пуля.

— Этот, из ментовки, просил пулю не выбрасывать, — подсказал очкарик.

— Да помню, помню, — отмахнулся Апполинарич и потряс головой, как бы отгоняя некое виденье, возникшее пред внутренним взором. — Нина, подними… Отдашь ему потом…

Пока сестра искала пулю, песенка стихла, а девушки с мужиком исчезли. Просочились, сквозь стену возле темного окна.

Тут я обратил внимание на такую странность — сроду я не знал, что есть такая певица — Марина Хлебникова, и не слышал никогда ни про какой кофей. Я вообще современной отечественной эстрадой не интересуюсь. Тогда с чего я взял, что эта песня Марины Хлебниковой? В свете этого открытия я даже не очень удивился еще одной странности. Лежу-то я с закрытыми глазами. Как же тогда вижу? Да и точка, откуда совершается обзор, находится как бы на некотором отдалении от моего лица. Есть такие маленькие зверьки или насекомые, у которых глаза на

палочках выдвигаются… Вообще, странностей вокруг хватает. Куда подевались танцовщицы и небритый кастрат Фаринелли? Ведь двигались от двери к стене. Почему, как на дискотеке, мигают лампы? Вообще освещение странное — сумерки не сумерки… А за окном-то ночь… Все вокруг будто залито туманом, и сквозь него с трудом пробивается свет фар…

Ясно только одно — почему не больно от скальпеля и прочих блестящих штук, которыми врачи копаются в моем брюхе. Это же действует анестезия! От сознания того, что я все-таки могу различать причины и следствия, на душе становится вроде бы легче… С другой стороны, если анастезия, почему я бодрствую? Я же должен быть как полено.

Вообще-то все происходящее проще всего принять за сон. Довольно уютная мысль. И очень правдоподобная. Я сплю, а остальное — бред. Но я не даю себя обмануть. В тумане на некотором отдалении от собственного лица я приближаюсь к следующему умозаключению: значит, есть жизнь после смерти! Я умер! Меня застрелили! Я вспомнил, кто я такой. Как в анекдоте. Мужик утром с похмелья на себя в зеркало смотрит, лицо ощупывает и понять ничего не может. Жена из кухни кричит: «Коля, иди завтракать». Мужик обрадовался: «Точно! Ведь Коля же!» Я вспомнил про себя. Не так, чтобы детально, но по крайней мере в общих чертах.

— А дед-то того… — задумчиво или слегка неуверенно подтвердил мою догадку анастезиолог, сверяясь с показаниями своих стрелок.

Или сначала он сказан, а потом уж я сообразил, что умер? Время приобрело новое качество — продолжает течь в привычном направлении из прошлого в будущее, но события наезжают друг на друга, и будущее с прошлым легко меняются местами. А в общем, все понятно — ведь я переступил порог вечности, где все существует одновременно. От соприкосновения с вечностью на меня навалилась тоска.

Краем сознания я отметил второе появление поющего бандита в компании девушек-танцовщиц. Они вернулись из стены и, проделав обратный путь, исчезли за дверью. И снова кроме меня их никто не заметил. Разве что Апполинарич досадливо покосился. Врачи еще продолжали некие обязательные медицинские манипуляции, пытаясь вернуть жизнь в мое распластанное туловище, но я точно знал, что их усилия тщетны.

— Экситус, — непонятно выругался анастезиолог, выкарабкиваясь из кресла, похожего на стоматологическое.

2

Две молодые женщины, чья внешность не привлекла бы моего внимания при жизни, втащили каталку с зашитым и накрытым простыней телом в просторный лифт, я подумал: сейчас нажмут кнопку, и подъемный механизм отправится в неблизкое путешествие под землю… На каком этаже располагается ад?.. Странно, но сразу мне и в голову не пришло предположить, что лифт поедет наверх. Почему я так уверен, что моя личность не представляет интереса для небожителей?

Простыня на лице не мешала следить за событиями. Пространство по-прежнему заполнял туман, сквозь который с безнадежностью и равномерностью милицейской мигалки продолжали доноситься трансцеденгные вспышки. Может быть, в вечности именно с такой скоростью чередуются ночь и день? Что-то похожее описано в романе «Машина времени».