Картонная пуля
Шрифт:
Страшно умирать или нет? Например, я достиг, чего хотел. Пью и знакомлюсь. А несчастный Илья Корнеевич умер, так и не утолив свою обиду. Гонялся, гонялся и… Печальный конец…»
Глава 26
Третий глаз открылся около четырех часов ночи.
На диване в своей квартире я припивал черный кофе с водкой из пол-литровой кружки, закусывая черствой краюхой бородинского хлеба. У себя я держу только бородинский, он может храниться целый месяц, и как будто только вчера сорвали с грядки — очень удобно для человека,
Обнаружив давно забытую незаконченную бутылку водки в холодильнике, я сказал себе: все кончилось. Некого больше бояться, не от кого прятаться. Конечно, я не узнал имени заказчика. Но кого это теперь волнует? Треухин аннулировал заказ, а Терехину доложу, что убийство не имеет отношения ни к комбинату, ни к политике, а чьи-то персональные гуси вряд ли представляют интерес для имиджмейкера. Настя Треухина так или иначе уезжает…
Нерешенными пока остаются две проблемы: Зиновий и официальное милицейское расследование кровавой мясорубки в Боровом. Конечно, мне никогда не добиться от губернского племянника того, чего добился Коля Остен-Бакен от польской красавицы Инги Зайонц, но есть ощущение, что опасаясь шантажа, по крайней мере в ближайшее время Зиновий меня трогать не будет. Что касается ментовки… Это вечный страх. Как говорится, от тюрьмы и от сумы… Страх — он же как боль, сигнализирует о неполадках в организме и жизни. А если страх вечный? Стоит ли прислушиваться к вечному страху?
Остается Самаковский. Вернее его жена. Вернее то обстоятельство, что мне придется смотреть ей в глаза. Неизбежные и в чем-то стандартные отходы производства — такой мыслью я пытаюсь себя приободрить. Цинично? А кто сможет придумать лучшее оправдание? Ну, виноват я, ну сам когда-нибудь полягу… Или по глупости, или тоже за какую-нибудь сволочь, что, впрочем, одно и то же.
И вот я пью кофе с водкой, и передо мной мигает экраном телевизор, в котором открывает рот… эта, как ее?.. Не помню, как фамилия. Линда, что ли? Или Алсу? В коротком платье. У нее еще такой клип есть — возле холодильника в шерстяных носках…
Я включил ящик автоматически, думал настроиться на музыкальный канал. Не потому, что хотел послушать музыку, а так, чтобы что-то невоенное мелькало перед глазами. Тем более, что и звук сразу выключил.
Третий глаз как раз и включился, когда я пил кофе, а Линда поджимала ноги в носках. Только что жизнь представлялась в виде далекого, туманного и загадочного Альбиона, где я не буду никогда, и вдруг сознание насквозь прорезала молния, осветив затененные уголки, и сразу все стало понятным, будто одним движением руки фокусник сдернул черное покрывало с задрапированного предмета.
…Я захожу в квартиру Константина Альбертовича Воронова, он же Котяныч… Глянцевый блеск интерьера слепит, поэтому я сразу и не обратил внимания на ту единственную подробность, которую должен был заметить…
Диван, столик, второй столик с компьютером в противоположном углу… Над компьютером на стене две фотографии… Меньше всего я был занят разглядыванием фотографий! Взгляд лишь скользнул… но оказывается, сознание сработало, что твой эс-девяносто,
Объектив захватил… Снимок приближается… Группа загорелых детей в два ряда на фоне всемирно известной горы Аю-даг. Следующий этап увеличения, и во втором ряду я вижу светловолосую красавицу с тонким носом, в зеленом сарафане с белыми цветами, которые… цветы превращаются, превращаются цветы… в луговые ромашки.
Чтоб мне подавиться, ни красавицы, ни ромашек я раньше разглядеть не мог ни физически, ни физиологически. К фотографии я не подходил ближе, чем на четыре шага. Откуда же они выросли — ромашки? Загорелой красавице лет пятнадцать-шестнадцать, и это Настя Треухина, больше и быть некому.
А сбоку, у самой кромки снимка притулился молоденький бородатенький… Котяныч. Сроду я не интересовался его образованием, а ведь он, вроде, однажды, было дело, обмолвился, только я значения не придал и только теперь вспомнил… Опять же южные пейзажи на стенах, тот же самый романтический период. Период первой влюбленности. Первой и последней. Нет никаких сомнений, что именно они подружились друг с другом в Артеке и полюбили на долгие два года — третьекурсник новосибирского худграфа и юная дочка начинающего миллионера. Потом дочка разлюбила студента, у студента треснул шифер…
Ради безумной любви художник выбросил в мусорную корзину кисти и краски, купил пистолет… Да что они все, эти бандиты?! Вот и Анатолий Тимофеевич Баринов из поселка Малиново тоже увлекался живописью — узкие глаза изображал… Какая связь между живописью и криминалом? Вроде, никакой. Зато между живописью и шифером связь непременно есть. Все эти поэты, живописцы… вполне способны накрутить в своей башке нечто неразрешимое или смертоподобное…
Значит, выбросил кисти, купил пистолет, устроился на работу к Настиному отцу, чтобы быть ближе к объекту страсти… Все складывается, как мозаика, пазл по-научному.
Когда речь заходила о Насте, Котяныч менялся, а я в этот момент, как дурак, смотрел мимо. Он же весь аж синел… Вот так Котяныч! Маньяк хренов!
Сначала решил ликвидировать любовника своей возлюбленной, а потом и возлюбленную — чтоб в дальнейшем исключить саму возможность измены…
А тут еще я. То есть, когда после похорон Настя убежала ко мне, Константин Альбертович мог окончательно обезуметь, потерять надежду и… Включить так же и меня в список смертников. А может быть, он отчасти и стимулировал команду Корнищева насчет меня.
Настя оказалась Корнищеву не по зубам. Настя исчезла, чего маньяк совершенно вынести не мог. Он организовал наезд на мать, нанял нового исполнителя — в плаще. И опять произошел прокол… Ему оставалось лишь одно — проследить неверную возлюбленную в Москве.
О чем он думал, когда я неожиданно явился к нему? Только не о банде Корнищева. Он и думать тогда не мог ни о чем другом… Только о том, что Настя уезжает в Америку, где полно сексуально озабоченных… негров, которым его девушка будет с удовольствием отдаваться… Эти самые негры у него в глазах и стояли пачками.