Катарина
Шрифт:
После упоминания ужина желудок предательски заурчал, и я вспомнила, что кормили нас жидкой похлебкой аж несколько часов назад. Девушки немедля последовали в столовую, а я еще с минуту приходила в себя после случившегося, и только спустя пару минут побежала вслед за ними.
Отужинали мы тогда небольшой порцией пюре из картофеля и целых двести грамм серого хлеба за раз! В тот день нам наконец удалось ощутить вкус долгожданного черного чая с нотками мяты впервые за два месяца.
– А Ванька и Колька що, ужинать совсем не будут? – поинтересовалась Ольга, собирая остатки посуды со стола.
– Та они
– Ух ты! – удивленно воскликнула Ася, допивая чай. – Так непривычно видеть, как посуду в раковине моют, а не в тазах!
– Светлая ти душа, Асенька, – усмехнулась Оля. – Много тебе еще здивування предстоит. Це чудо чудное называется центральное водоснабжение. Неужто у вас в Пскове и отродясь такого не було?
– В Пскове оно есть уже давно, а вот в деревнях и селах… не провели еще, – тут же ответила я, удерживая в руках чашку горячего чая.
– Ася, фройляйн Шульц послала за вами, – вдруг позади раздался суровый голос офицера Мюллера.
Я вздрогнула то ли от неожиданности, то ли от испуга, когда услышала его речь. Честно признаться, я думала офицер уже уехал. Но он стоял у дверей, удерживая в руках офицерскую фуражку. Лицо его было непроницаемым, а синие глаза казались темными. При этом он будто не решался проходить вглубь кухни… или господину с подобным званием заходить в помещение рабов было столь омерзительно…
– Я? А, хорошо, я… я сейчас подойду… – прощебетала Ася растерянным голосом. От испуга она мгновенно подорвалась со скамьи и случайно задела локтем тарелку, отчего в помещении раздался грохот посуды.
Подруга залпом допила чай и рванула в сторону лестницы мимо мужчины в погонах. Он проводил ее отстраненным взглядом, затем надел серую фуражку с вражеским орлом и мельком оглядел оставшихся горничных. В тусклом свете лампы, висящей над обеденным столом, его глаза казались какого-то черного, кровожадного оттенка, отчего по спине пробежались неприятные мурашки. От его хищного взгляда все внутренности сжались до размеров изюма, и я тут же отвела глаза в сторону.
– Гуте нахт, офицер Мюллер, – бархатистым голосом пропела Ольга, когда мужчина уже развернулся в сторону лестницы.
Он остановился спиной к нам, оглянулся через плечо и произнес тихим хрипловатым голосом:
– Доброй ночи, Хельга.
Девушка воодушевленно просияла и смущенно прикрыла лицо ладонями с иссохшей от долгой работы кожей.
– Вы слыхали? Слыхали, як он произнес мое имя? – восторженно воскликнула Оля, с мечтательным взглядом накручивая кончик рыжеватой косы. – Хельга, – она в шутливой форме попыталась изобразить офицера, понизив голос на два тона.
– Господи, Л"eль, ну, когда ти уже поймешь, що не нужна ти ему! – с ноткой раздражения сказала Таня, закатив глаза. Я собрала все остатки посуды с деревянного стола и подоспела к ней на помощь, вытирая чистые тарелки сухим полотенцем. – Та ти пойми, не будет он на остарбайтерше жениться, дурья твоя голова! К тому же, судя по его повадкам, он не из простых крестьян!
– Та ти що? – возмущенно пропела Оля, упирая кулаки
– Ага… ага… – с недоверием произнесла Тата, подавив смешок. – Ну, посмотрим.
– Та ти просто завидуешь мне, ага!.. – мысленно сделав только ей известные выводы, вдруг изрекла Ольга, а подруга ее тут же рассмеялась в ответ, на мгновение запрокинув голову. – Да… он же смотрит на меня по-другому! Не так як на тебя… и даже не так як на фройляйн Шульц! Слыхала? Даже доброй ночи мне желает!
Я испустила короткий смешок.
– Боюсь огорчить тебя, но, по-моему, он на всех смотрит одинаково безразлично.
– Вот-вот, – кивнула в ответ Тата.
– Ой, та що ти знаешь, Катруся? – махнула рукой Ольга. – Ти здесь всего-ничего, а мы-то уже як три месяца! А що вы тут осуждать меня вздумали, а? Я посмотрю на вас, когда вы влюбитесь без памяти… и не посмотрите кто це будет Федька с соседней фермы или фриц в погонах!
– Лично я ни за что даже смотреть не стану в сторону немцев, тем более солдат и офицеров! – я обернулась к Ольге с полотенцем в руках. – Ни за что и никогда! Они людей наших убивают, родителей, братьев, сестер!
– Ох, не зарекайся, Катька! – Оля укоризненно потрясла указательным пальцем перед моим носом, сверкнув глазами янтарного оттенка. – Война неизвестно, когда кончится, а ти находишься у чужий краини, где тебе придется выживать в послевоенное время. Думаешь, тебя на батькивщини будут с распростертыми объятиями встречать?! Шиш! – девушка показала фигу. – Для коммунистов ти теперь враг народа, предатель батькивщини и немецкая подстилка! Думаешь, им будет дело до тех, кого насильно угнали в Германию? Тех, кто всю войну работал на немца и жил среди немцев?! Если ти и вправду так думаешь, то мне тебя жаль. Многого ти не знаешь, Катруся!
– А ты за себя говори! – возмущенно воскликнула я ей в лицо. – Не я родину предала и добровольно поехала в Германию в числе первых! Мне нечего скрывать и стыдиться!
– Если ти так любишь родину, що же тогда не сбежала от немцев? Що же ти тогда не утопилась и не застрелилась, лишь бы не поехать во вражескую страну, а?!
Я сжала кулаки, ощутив, как кровь закипала в жилах от злости, раздражения и ее слов.
– Довольно! – громко крикнула Татьяна, встав между нами двумя. – Л"eлька, а ну быстро похлебку накладывай для хлопцев, нечего нападать на Катрусю в первый же день! А ты, Катька, приступи освободившиеся кастрюли с половниками мыть. Ишь чего, устроили тут! Хотите, чтобы наша фрау услышала вас и лишний раз разволновалась?
После командного тона Таньки, мы проглотили внутреннее раздражение и молча приступили к работе, но в воздухе по-прежнему сгущалось электрическое напряжение. Когда все грязные кастрюли превратились в чистые, Таня выдала мне кусок мыла и белое как снег мягкое полотенце, и я мигом поспешила смыть с себя всю накопившуюся грязь.
Ванная комната на первом этаже, предназначенная для прислуги, встретила холодным ночным воздухом. Меня удивило, что там была небольшая высокая форточка, и мне пришлось приложить усилия, чтобы дотянуться до нее и захлопнуть. Для меня как для человека, который все восемнадцать лет прожил в сельской местности, было дико смотреть на унитаз и глубокую белоснежную ванну в одном помещении.