Катарина

Кристина Вуд

После быстрого принятия душа со странной лейкой, который ни в коем разе не сравнится с привычной баней, я протерла запотевшее зеркало. А затем распустила влажные светло-русые волосы, распластавшиеся по всей спине, со спадающими прохладными каплями на концах. Сквозь запотевшее влажное зеркало я уловила свое захудалое лицо: вместо румяных круглых щечек появились заостренные скулы, в светло-голубых глазах уже давно погас огонек надежды, оставив после себя болезненные синяки под глазами и безжизненный взгляд. Казалось, исхудал даже курносый нос, кончик которого стал

заостренным, а тонкие губы, которые еще до этого не красовались своей припухлостью и ярким цветом, стали еще более иссохшими и бледными.

Я смотрела на отражение в зеркале и не верила глазам. Я не верила, что все это со мной сотворили ужасы войны. Во время оккупации мы перестали есть как раньше, но все же не голодали и не сидели на одной немецкой похлебке. На первый взгляд я сбросила, по меньшей мере, больше десяти килограммов, и мне было страшно от одного осознания – что же от меня останется в конце войны? И останусь ли я вообще…

Из-за резкого сброса веса, постоянного напряжения и недостаточного питания, волосы выпадали с неимоверной скоростью, ногти ломались и страшно слоились, практически все девушки столкнулись с проблемами по-женски, и я молилась, чтобы хотя бы зубы не крошились и не выпадали наравне с волосами.

Я шла по длинному и мало освещенному коридору второго этажа. Половицы измученно поскрипывали под ногами, вокруг раздавалась оглушающая тишина, время от времени прерываемая стрекотанием сверчков с улицы, и только из самой дальней комнаты доносилось знакомое шушуканье.

– Тьфу, Катруся! – испуганно шепнула Оля, когда я вошла в спальню для горничных. – Ти що так пугаешь! Мы думали це фрау нам выговор влепить хотела за громкие разговоры!

Девушки лежали в кроватях в кромешной темноте, натянув тонкие одеяла до подбородка.

– Аси еще нет? – удивилась я, укладываясь в холодную кровать. – Зачем ее вызвала фройляйн Шульц?

– А нам почем знать? – тут же отозвалась Оля. – Сами лежим и гадаем.

– Может быть, фройляйн ей что-то объясняет на немецком? С нами такой возможности не было, – предположила Тата.

Я громко вздохнула, повернулась на бок и натянула одеяло до самой шеи, чтобы не продрогнуть. Весь день в голове вертелся бесконечный рой мыслей о том, как спасти Аньку. Как связаться с ней, как разузнать, куда она попала и как ее оттуда вытащить…

– Девочки, расскажите сколько вам платит фрау и когда разрешается выходить в город.

В полутьме раздалась короткая усмешка Ольги.

– Никогда. За все три месяца нас не выпускали отсюда. Если тильки при острой необходимости можно выйти в город с сопровождением фрау, но зачастую полиции, – рассказала девушка. – И обязательно с унизительной нашивкой «OST», чтобы каждый немец презирал тебя, а озлобленные немецкие подростки бросали в тебя камни и выкрикивали парочку неприличных ругательств.

– Не нагнетай, Л"eлька! – укоризненно прошептала Тата. – Не все немцы такие жестокие, как в твоих рассказах.

– Тю, а що не так? Коли Кольку в больницу вели, в него разве не бросали камни эти ироды? – возмутилась Оля. – Говорят, эти изверги были из

Гитлер… це як называется… Гитлерюгенда кажется. Це як у нас пионеры и комсомольцы… тильки у нас не воспитывают таких тварюк жорстоких.

– Платят нам по десять марок, но из них вычитается за проживание и питание. Поэтому до нас доходят лишь пять марок, а если провинимся, то иногда и три… – признается Татьяна, понижая голос с каждым словом.

– Марки? – удивилась я. – В Германии платят почтовыми марками?

– Нет, дурочка! – усмехнулась Л"eля. – Деньги у них так называются. У нас рубли, а у них немецкие марки.

– Много это, пять марок? По сравнению с жалованием немцев, – поинтересовалась я.

– Не знаем, но судя по словам Кольки, в ихних магазинах цены далеко не для наших зарплат, – сообщила Таня, выдохнув с сожалением. – Дай боже, на буханку хлеба и зубную щетку хватает. Хлопцы умудряются еще и сигареты скупать.

– А ти що, уже мысленно тратишь обещанное фрау повышенное жалование? – с усмешкой произнесла Ольга, вероятно, намереваясь как-то поддеть меня. – Делишь шкуру неубитого медведя?

– Спокойной ночи, девочки… – ответила я, громко выдохнув.

– Ну що, Катруся, на новом месте приснись жених невесте? – хихикнула Оля.

Я закрыла глаза, но знала, что не засну. Девушки обмолвились парочкой слов и утихли, а я еще с час ворочалась в постели, обдумывая дальнейшую жизнь. Война, смерть мамы, долгий, тяжкий, а главное принудительный переезд во враждебную страну, где вокруг незнакомая местность и люди, которым я не нужна – все это наложило определенный опечаток как на сознание, так и здоровье. Казалось, я разучилась спать. Порою мне кусок в горло не лез, а иногда пару дней подряд я ощущала голод каждую минуту. Порою глаз не могла сомкнуть несколько ночей, а бывало, что следующие пару дней меня ужасно клонило в сон на каждом шагу.

Казалось, будто организм мой сломался и отказывался функционировать в подобных ужасных условиях.

Глава 5

Перед глазами мелькало белое платьице из кружева, светлые волнистые пряди, спадающие из высокого пучка сестры, и ее заливистый смех. Я бежала за ней по чистому полю, усеянному нежными ромашками с белоснежными лучиками, пытаясь поймать за ее плечо, но она не поддавалась. В глаза ударяло яркое солнце, приятная голубая гладь невольно поднимала настроение, а высоко парящие птицы придавали уверенности и воли.

– Догони меня, Катька! – выкрикивала она, придерживая подол длинного платья, и звонко смеялась. – Я знаю, ты можешь! Ну же!

Пальцы рассекали воздух каждый раз, как только я пыталась ухватиться за края ее красивого платья, которое плавно развивалось на ветру. В ушах раздавался лишь ее голосистый девичий смех вперемешку со странным остаточным эхом.

– Я здесь! Ну же, догони! – она часто оборачивалась с широкой и озорной улыбкой. – Я верю в тебя!