Катастрофа
Шрифт:
Корова, что помоложе и проворнее, описав дугу, ловко ускользает от преследователей и снова устремляется к дороге. Оттуда навстречу ей движется маленький серый автомобиль, разукрашенный рыжими пятнами шпаклевки; он словно бы корчится от страха и в то же время гордо пыжится, отчаянно гудит и мигает фарами. Овцы не выдерживают. Они вздрагивают, на мгновение как бы повисают в воздухе, а затем устремляются вниз по поскотине, хвосты у них отбивают чечетку. И вот уже их светло-серые бока мелькают где-то далеко, среди кустов распускающейся черемухи. По обе стороны поскотины отливают голубизной колхозные зеленя, за ними виднеется темная полоса леса… Старая корова приостанавливается в начале поскотины, как бы переводя дух, молодая трусцой приближается к ней.
Из маленького пятнистого автомобиля высыпает народ. Первыми — Кати и Калле, за ними Эве; позабыв о своей надменности, она вприпрыжку мчится к поскотине. Калле несется вслед за нею и орет от обиды, что его посмели опередить. Кати кричит: «Тетя Ильма!» — видимо, решив, что причиной всей этой кутерьмы является Ильма, подбегает
Малл и Мийя разминают у машины занемевшие ноги и кряхтят. Малл первой обретает способность двигаться и, прихрамывая, спешит за детьми, лицо у нее возбужденное и смеющееся. Но вдруг она замечает Ильмара, останавливается на полушаге, и лицо ее мрачнеет… Как-то она зашла по делу к Ильме и Марту домой, то есть в ателье, как они его называют. Их не оказалось дома, но это не смутило ее, потому что у всех сестер и братьев имелись ключи от квартир друг друга. Поджидая их, — а ей и прежде доводилось так ждать, — она осмотрелась по сторонам и увидела на столе кипу отпечатанных на машинке листов. Сперва она решила, что это какая-нибудь статья Марта, но там не было ни одной формулы. То была повесть! В ней шла речь о ее матери и обо всей их семье, только муж Малл почему-то оказался пьяницей. Это было уж слишком! На первой странице стоял заголовок «Как вывозили навоз» и девичья фамилия Ильмы. Малл настолько расстроилась, что поехала к матери жаловаться. К кому ей было еще обращаться? Оскар так и так бы не захотел ее выслушать, да он и не разбирался в подобных вещах: единственная книга, которую он читал, и до сих пор дочитывал, это «Похождения бравого солдата Швейка»; верной подруги Малл, занятая своей семьей, не успела завести; Март, которому она до сих пор доверяла, теперь казался предателем; отец лежал в могиле. Оставалась только мать. У Марта мать выпытала, что повесть сочинила вовсе не Ильма, а ее брат Ильмар и что это совсем не повесть, как те, что печатают, а киносценарий, но эти сценарии, как правило, оседают где-нибудь в шкафах… А теперь этот сопляк добился того, что по его сценарию будут снимать фильм! Тема якобы актуальная! Ну конечно, почему бы ему и не писать, если готовый материал по двору бегает! Мать говорит, что тебя от этого не убудет, но еще как убудет! По какому праву этот молокосос своими длинными тонкими пальцами копается в их жизни!.. Хоть бы все по-честному было, но зачем же поклеп наводить! Откуда ему знать, что у Малл на душе, а он пишет, что Малл только и думает о том, как бы побольше добра наскрести! Март объясняет, что это, дескать, не она, а тип! Пусть бы тогда он из Марта сделал этот тип! Так ведь не сделал, Марта он боится, Март — его зять и к тому же давал ему советы, — откуда городскому мальчишке знать, как вывозят навоз, всего-то один раз и видел, как это делается… Состряпали на пару типаж и наделили его внешностью Малл, разве это честно! И Малл даже не знает, на кого ей больше обижаться: на этого чужого мальчишку, вроде бы такого скромного и благовоспитанного, или вовсе на родного брата… Она кидает взгляд на Оскара, как бы ища поддержки. Но Оскар в эту минуту с оханьем распрямляет спину, осматривает машину и ругает взбесившуюся корову.
12
За столом
Кухонный стол раздвинут, чтобы уместилась вся семья. Чего только нет на столе: холодное и горячее, соленое и сладкое. Здесь и блюдо с селедкой, и шпроты, и пончики; в мисках и баночках варенье разных сортов: брусничное, из черной смородины, чернослива, морошки; миски с медом, маринованными и квашеными грибами, с солеными огурцами; салаты из свеклы и тыквы в стеклянных чашках, большое блюдо с горячей свининой и морковью с брюквой, горячая, только что с плиты картошка, большой домашней выпечки серый хлеб, кувшин с молоком, чайник, графин с самодельным вином и прочие разности.
Эве презирает эти «оргии». Особенно потому, что ей не удержаться, непременно наедается до отвала. Но сегодня она не станет есть! И она кидает на сидящих за столом враждебные, осуждающие взгляды.
Каждый ест по-своему. Оскар, отец Эве, ест медленно, но с жадностью, с наслаждением и время от времени чавкает, за что Малл недовольно толкает его в бок. Сама Малл ест аккуратно, деловито — много и быстро. Она то и дело берет себе добавки и систематически прорабатывает все, что стоит на столе. Март, как и Оскар, набивает рот до отказа, но не ради удовольствия, а чтобы насытиться — выражение лица у него равнодушное. Он тоже порой чавкает, но Ильма его не останавливает… Энн ест мало и быстро, будто он сердится на еду: со злостью уничтожает кусок, который как будто случайно оказался на его тарелке, и сидит затем некоторое время над пустой тарелкой, опустив локти на стол и надменно выставив вперед подбородок… Калле спешит, как и Энн, но он то и дело забывает кусок на вилке и поглядывает по сторонам, как на соревнованиях по теннису… Мадам Мийя ест с удовольствием, как и ее сын Оскар, но не чавкает, а вилку и нож держит в руках, оттопырив мизинцы. Малышка Кати, сидящая рядом с ней, ест старательно. Этот ребенок всегда хорошо ест, говорят ее родители и бабушка. Только она еще пожалеет об этом, когда ей будет столько лет, сколько сейчас Эве! Мать, то есть деревенская бабушка, сидит во главе стола и ест с удовольствием, быстро, подбадривая остальных, особенно Ильму и Ильмара. Впрочем, Ильмара и не нужно уговаривать, несмотря на свою худобу, он ест много и с аппетитом. Да, похоже, он наслаждается едой, как чем-то таким… таким… что вдруг заставляет Эве залиться краской… Только Ильма
— До чего ж вкусная сельдь! Да еще с горячим картофелем! Какой чудесный рассыпчатый картофель! Мгм… — мычит она от удовольствия и еще потому, что картошка, которую она взяла в рот, оказалась слишком горячей.
— Так у вас дома та же картошка! — не переставая жевать, вставляет мать.
— У нас в подвале она вянет! — поясняет Малл. — Подвал теплый, трубы в нем проходят — разве в наши дни что-нибудь делают как положено! Надо бы опять захватить свежей.
— Ну конечно, — поддакивает мать, — у меня картошки хватит! Не вздумайте в магазине покупать!
— Магазинная и в рот не лезет! — говорит Малл.
— Фу! — восклицает Мийя. — Это ведь ужас что! Вся синяя! И как только люди ее едят?
— А как они покупные яйца едят?! — чуть высокомерно спрашивает Малл. — Купишь яйцо, принесешь домой, разобьешь — и не понять, где белок, где желток, все одного цвета! Теперь и молоко стало синим — то, что за двенадцать копеек, совсем синее, и дети посинеют, если их таким молоком поить!
— Да, вон Эве с малолетства здесь росла, оттого и теперь крепкая и здоровая, а остальные крохотули, как птенцы! — вмешивается мать, а Эве скрипит зубами — хотя у них в классе и в моде пышная грудь и девицы даже подкладывают в лифчики вату, ее идеалом всегда была худоба. Она не может им простить, что они раскормили ее в детстве! Недаром американцы пишут, что тому, кого перекормили в младенчестве, всю жизнь не избавиться от лишнего жира!
А Энн, внешне безразлично, но на самом деле подзадоривая, потому что ему очень хочется устроить хотя бы маленькую свару, говорит:
— Так перебирайтесь в деревню, если вам городская еда не по вкусу — возьмите на себя мамино хозяйство или продайте свою квартиру и купите дом в деревне.
— Сам покупай, чего ты нам об этом говоришь! — отвечает Малл, привыкшая к подобным подкалываниям.
Но Энн не успокаивается:
— Меня вполне устраивает магазинное молоко, не я жаловался… А ведь и впрямь с тремя детьми в деревне было бы полегче? — В вопросе Энна звучит такое притворное участие, что Малл совершенно выходит из себя.
— Но ведь… — не сразу находит она слова, — но ведь дело не только в еде! Детям нужно и другое! Где ты здесь возьмешь английские спецклассы или теннисную школу — в любом случае придется отправлять их в интернат!
Энн хочет что-то возразить, но Мийя успевает опередить его:
— Фу! Интернат — это ужасное место! Мальчишки с девчонками вперемешку, водка и распутство — вот чему они там учатся!
— Все мои дети жили в интернате, и я тоже в свое время, когда ходила в школу домоводства, только никакого распутства я не видела, — решительно вмешивается мать. — Конечно, без проказ не обходилось…
— Так это в те времена только проказничали, а теперь детей рожают! — говорит Мийя.
— Детей рожают не потому, что в интернате живут! Кого к дурному тянет, тот везде возможность найдет! — говорит Март неожиданно медленно и сурово, и мать пугается, потому что голос Марта звучит совсем как у старого Магнуса.
Эве вздрагивает от слов Марта, бледнеет и бросает на него враждебный взгляд, и в этом взгляде скрыто еще что-то, какая-то отчужденность. Так, будто из другого мира, умеет смотреть лишь женщина, преступившая общепринятые нормы морали. С тех пор прошло уже более трех месяцев, но она все еще боится, правда, теперь лишь иногда. В первые недели после этого она не могла спать по ночам; ворочаясь в постели, она клялась сама себе, что если т а к о е все же случится, она покончит с собой. Утопиться она не решалась, ей было страшно, когда под ногами нет дна. Проще было бы замерзнуть — до смерти, — тогда тебя охватывает приятное чувство тепла и глубокий сон. Она думала, что надо будет поехать в деревню к бабушке, там кругом непроходимые леса: попрощается с бабушкой и пойдет до тех пор, пока не собьется с дороги и не уснет от усталости. Но потом ей становилось жаль и себя и бабушку, потому что бабушка стала бы плакать, бабушка не осудила бы ее, только плакала бы безутешно. И тогда она грустно подумала, что у нее все-таки есть место, куда пойти. Бабушка ведь не осудит телку, не осудила бы и Эве. И, устав от школьных занятий, она порой даже мечтала о том, как они стали бы жить вместе с бабушкой, ухаживать за скотиной…
А Энн делает свои выводы:
— Твердите без конца — молоко синее, молоко синее! Как вы не понимаете — ведь это не-из-беж-но! — с особым ударением и по слогам произносит он последнее слово. — Крупное сельскохозяйственное производство — это же фабрика! Или вы считаете, что мать со своими двумя коровами сможет прокормить город?
Будто в ответ на это, насытившийся и довольный Оскар рыгает, после чего Энн обиженно умолкает.
13
Вид из окна