Катон
Шрифт:
Через несколько часов начался подсчет голосов, и выяснилось, что народ, страстно проклинающий правящий режим триста шестьдесят четыре дня в году, один день безоговорочно предан ему, и этот день является днем выборов. Люди, которые еще вчера презирали Кальпурния и Габиния и будут презирать их завтра, сегодня избрали их своими вождями, дабы иметь возможность еще год терзаться муками раскаянья.
Катон уходил с Марсова поля, понурив голову. Его спину жег торжествующий взор Цезаря, но он этого не чувствовал, потому что душа его горела позором за сограждан, а мозг задыхался в чаду безысходности. Долгая и упорная борьба Марка и его соратников с тираническим режимом пошла насмарку. Все перечеркнул этот день. Пока триумвиры добывали должности, войска и деньги, Катон и Бибул вкладывали свои силы в души и сознание людей, так как разумный и честный народ способен одолеть и власть, и армию, и деньги. Но оказалось, что невозможно увлечь в высокий полет тех, кто смотрит только вниз, себе под ноги.
Правый фланг политического фронта в лице консулов всецело принадлежал им, то же относилось и к левому крылу, где передовую позицию занял с помпой избранный в трибуны Клодий, а что касается центра, представленного народным собранием, то в день выборов плебс показал полное отсутствие политической самостоятельности.
Молодой человек Гай Порций Катон, тяготевший к популярам, предпринял попытку подать в суд на Авла Габиния, который так нагло подкупал избирателей, что об этом даже лаяли собаки, обретавшиеся возле мясных лавок на форуме, и истошно кричали коты на крышах. Однако выяснилось, что в Риме все же было одно существо, не ведавшее о вопиющем нарушении закона со стороны Габиния, и им оказался городской претор, в чьем ведении как раз и находились эти законы. Гай Катон попробовал обратиться к другим преторам, но те его не приняли. Тогда он взял слово на народной сходке и с ростр призвал сограждан поддержать его намерение привлечь к суду нацелившегося в консулы преступника. Прежде чем молодой Катон успел закончить свою речь к народу, слуги народных избранников атаковали его с таким темпераментом, что он едва спасся бегством, и угроза жизни незадачливого правдолюбца миновала лишь тогда, когда Габиний вступил в должность и благодаря этому стал недоступен суду.
После выборов, закрепивших могущество триумвиров, наметилось противостояние между самими властелинами. Однако пока оптиматы не были уничтожены, триумвиры скрывали междоусобную враждебность и только исподволь плели интриги друг против друга. Красс старался вбить клин между Цезарем и Помпеем, Помпей ориентировал свое окружение против Красса, а Цезарь под видом миротворческой миссии ворошил тлеющие угли взаимной ненависти коллег-соперников, чтобы те, ссорясь друг с другом, больше зависели от него. При этом они продолжали делить между собою не принадлежащего им Цицерона. С одной стороны, триумвиры пугали оратора Клодием, а с другой, каждый на свой манер, предлагали ему защиту от этого самого Клодия. Красс сулил Цицерону покровительство, если тот порвет с Помпеем, Помпей обещал, что удержит Клодия в железном кулаке, лишь бы только великий воитель тоги и пламенного слова всегда оставался верен ему и острил против Красса, Цезарь же приглашал Цицерона к себе в преторий в качестве легата. Цицерон не доверял Крассу, верил, но не был уверен в Помпее, и самым надежным способом избежать нападения Клодия считал легатство в галльском походе. Однако он сознавал, что это не более чем бег-ство от опасности и борьбы, а потому решил остаться в столице.
Следующий год для римлян начался не первого января, а уже десятого декабря текущего года, когда в должность вступили новые трибуны, потому что главным действующим лицом в этот период стал именно трибун - Клодий. Недаром он променял славное патрицианское имя на плебейское; курульные должности эдила или претора не могли дать ему того диапазона власти, который предоставлялся положением блюстителя народных интересов, а до консулата ему еще было далеко. Уже давно плебейские активисты поняли, что особые полномочия трибунов, предназначенные для защиты простого люда от произвола знати, можно с успехом использовать в целях наступления на аристократию. Такие люди умели извлечь из трибуната больше, чем другие - из должности консула. Клодий относился к их числу. В своей деятельности, направленной против сената, он опирался и на плебс, и на триумвиров, причем лавировал так ловко, что Цезарь считал, будто Клодий является только орудием его политики, а народ видел в нем своего истинного вождя, ведущего борьбу как с нобилями, так и с потерявшими авторитет триумвирами. В отличие от своих предшественников, старавшихся улучшить положение всего италийского народа как основы Римской республики, Клодий сделал ставку в первую очередь на столичный плебс, поскольку именно он решал государственные вопросы в комициях. Поэтому его политика была более реалистичной, хотя и менее полезной для страны, чем деятельность Гракхов или Друза.
В числе первых своих мероприятий Клодий выдвинул на рассмотрение сограждан законопроект, предусматривающий отмену все еще сохранявшейся, хотя и мизерной платы за хлеб, получаемый городской беднотой от государства, и предложение о восстановлении права образования квартальных коллегий. Первый его ход являлся примитивным, но действенным способом подкупить плебс, а второй - позволял создать нечто вроде народной партии на основе политических коллегий, выполняющих функции первичных ячеек. Именно эти коллегии стали проводниками его политики в массы и из них же были сформированы вооруженные отряды,
Два других, разработанных Клодием закона были направлены на ограничение власти знати и некоторое усиление сенатских низов, укрепление их независимости от произвола нобилитета. А чуть позже амбициозный трибун провел через комиции закон о перераспределении консульских провинций, обеспечив Кальпурнию и Габинию выгодные назначения и таким образом сделав их своими союзниками.
После этого потенциальными врагами Клодия оставались только видные оптиматы и триумвиры. Однако Цезарь вот-вот должен был уехать в Галлию, и трибун делал вид, будто по-прежнему верно служит ему, не помышляя о само-стоятельной политической роли, Красс не имел возможности предпринять что-либо конкретное, а Помпей, фактически брошенный коллегами на произвол судьбы, в данный момент не нес в себе опасности. Великий полководец, истративший свой общественный потенциал на возвышение Цезаря, теперь метался между оптиматами и популярами в поисках новой политической опоры и заигрывал то с Цицероном, то с Клодием. Лихой трибун щедро удобрял надежды Помпея навозом своих обещаний, но ничего из того, о чем говорил, не выполнял и использовал псевдо дружеские отношения со знаменитым человеком лишь в целях саморекламы. Безрезультатно погонявшись по форуму за стремительным и неуловимо-скользким Клодием, Помпей пал духом и удалился в свое имение утешаться живым подарком Цезаря.
Сложнее было Клодию управиться с лидерами оптиматов. Однако и здесь он разработал оригинальный план борьбы. Едва вступив в должность, Клодий начал настраивать народ против Цицерона, обвиняя его в якобы незаконной казни сподвижников Катилины. Когда-то плебс многотысячной толпой шумно приветствовал Цицерона, благодарил за подавление заговора и с ликованием сопровождал его по ночному городу, освещая ему путь факелами. Поэтому теперь, дабы избежать подозрений в какой-либо осмысленности и целенаправленности своих действий, народ с таким же энтузиазмом выражал ненависть Цицерону, а люди, собиравшиеся поджечь Рим и перерезать сенат с помощью галльских наемников, были возведены в ранг героев и безвинных жертв репрессий. Правда, когда союзник Цицерона трибун Нинний Квадрат выступил с протестом законам о хлебе, Клодий с широкой улыбкой на красивом, как у его высокопоставленных сестер-проституток, лице явился к Цицерону и предложил ему вечный мир и обещание обуздать плебс в обмен на "вето" Квадрата. Оратор согласился, и Нинний снял свой протест. Законы были приняты, и "вечность" Клодия сразу кончилась, подобно тому, как кончалась любовь его сестер вместе с последним медяком в кошельке любовника. Травля Цицерона возобновилась. Было очевидно, что дело идет к какому-то государственному акту, призванному осудить победителя Катилины.
Помня, что его сила в слове и тоге, Цицерон сменил белое сенаторское одеяние на траурное темное и пошел в народ, речами, выстроенными по всем правилам риторики, взывая к нему о пощаде. Из солидарности с заслуженным человеком в траур облачились многие сенаторы и всадники, скорбною толпою сопровождавшие его в походах за милостью сограждан.
Странным представляется такое поведение в мире, где человек человеку - волк. Волки, наоборот, скрывают от сородичей свои слабости и болезни, дабы те, пользуясь этим обстоятельством, не растерзали их. Римляне же в эпоху становления и расцвета Республики были сильны духом коллективизма. Каждый человек выступал по отношению к другому как соратник, а не конкурент. Поэтому люди всегда были готовы поддержать лучших своих представителей, ибо те составляли богатство общины. Высшим судом тогда являлось суждение народа, и граждане, терпящие притеснения от магистратов, обращались к нему как к главенствующей в обществе инстанции. Таким образом, народ выступал гарантом стабильности и справедливости.
Однако во времена Цицерона римское общество в социальном плане со-стояло уже не только из людей, но включало в себя и прочих представителей фауны, порожденных индивидуальным отбором, а потому появление великого оратора и консуляра на форуме в позе просителя по-разному действовало на сограждан. Кто-то сочувствовал ему, кто-то злорадствовал, а сам Клодий с шайками своих приспешников повсюду преследовал его и забрасывал оскорблениями, а также камнями и лепешками грязи.
Страсти накалялись. У Цицерона уже насчитывалось до двадцати тысяч сторонников, и конфликт грозил перерасти в открытое вооруженное столкновение. Тогда Катон, верно оценив расстановку сил, посоветовал находящемуся на распутье Цицерону уйти в добровольное изгнание.
Он убеждал товарища, что популистская тирания Клодия долго не продлится, поскольку на эмоциях ненависти и тотального отрицания политику не построишь. "Ненависти трудно противостоять в лобовой атаке, - говорил Катон, - но ее можно обескровить, лишив новой пищи. Негодяи изобразили тебя, Марк Туллий, пугалом, которым дразнят народ. Сделай вид, будто уступаешь злой воле, и уйди. Мы представим твой поступок в должном свете, и через полгода народ опомнится, сбросит с широких плеч Клодия и придет к тебе с мольбами о прощении. Если же ты останешься, будет битва, будет кровь и наше поражение, после которого нам вряд ли удастся восстановить силы. Предпочтем же "Каннам" тактику Фабия Максима".