Кавалер Красного замка
Шрифт:
Женевьева смотрела на Мориса, не говоря не слова, и краснела, глядя на него.
Так сидели они, усыпленные счастьем, к которому еще не привыкли…
Пронзительный звук колокольчика вывел их из дремоты и заставил вздрогнуть.
Они отодвинулись друг от друга.
Слуга вошел в комнату и таинственно затворил дверь.
— Гражданин Лорен, — доложил он.
— А, это мой милый Лорен, — сказал Морис. — Я выпровожу его. Извините, Женевьева.
Женевьева остановила Мориса.
—
— Как, вы позволяете?.. — спросил Морис.
— Я этого хочу, — сказала Женевьева.
— О, вы находите недостаточным, что я вас люблю, — вскричал Морис, восхищенный такой деликатностью, — вы хотите, чтобы я обожал вас!
Женевьева наклонила покрасневший лоб к молодому человеку. Морис отпер дверь, и вошел Лорен, красавец красавцем в своем полущегольском наряде. Увидев Женевьеву, он выказал удивление, за которым, однако же, тотчас последовал почтительный поклон.
— Подойди сюда, Лорен, подойди! — сказал Морис. — Видишь эту даму?.. Теперь ты свержен с престола моего сердца, Лорен; теперь есть существо, которое я предпочитаю тебе. Я отдал бы жизнь за тебя; за нее, Лорен, — ты уже знаешь, — за нее отдал я свою честь.
— Я постараюсь, сударыня, — сказала Лорен с серьезным видом, который обнаруживал в нем глубокое волнение. — Я постараюсь больше, нежели вы, любить Мориса, чтобы он вовсе не перестал любить меня.
— Садитесь, милостивый государь, — улыбаясь, сказала Женевьева.
— Да, сядь, — сказал Морис, который, сжав правой рукой руку друга, а левой своей возлюбленной, был преисполнен счастья, какого только может желать человек на земле.
— Значит, ты уже не хочешь умирать, не хочешь, чтобы тебя убили?
— Что вы говорите? — спросила Женевьева.
— Боже мой! Какое же непостоянное существо человек! — сказал Лорен. — И как правы философы, которые презирают его за ветреность! Вот вам живой пример, сударыня. Поверите ли вы, что этот человек не далее как вчера вечером хотел броситься в огонь, в воду, уверял, что для него невозможно счастье в мире, а сегодня утром — весел, улыбается, ожил, блаженствует перед вкусным завтраком! Правда, он не ест, но это еще не доказывает, что он несчастлив.
— Как, и он хотел сделать все, что вы сказали? — спросила Женевьева.
— Решительно все и еще кое-что другое; расскажу после, а теперь ужасно проголодался… И опять-таки виноват Морис: заставил меня вчера вечером обегать весь квартал Сен-Жак… Позвольте же начать завтрак, до которого вы не дотрагивались ни одна, ни другой.
— И то правда! — вскричал Морис
При этом имени он взглянул на Лорена, но Лорен даже не повел бровью.
— О, да ты угадал, кто она? — спросил Морис.
— Еще бы, — отвечал Лорен, отрезая кусок розового окорока с белой каемкой.
— Я тоже голодна, — сказала Женевьева, подставляя тарелку.
— Лорен, — сказал Морис, — вчера я был болен.
— Больше нежели болен: просто сошел с ума.
— А сегодня утром, знаешь ли, мне кажется, что болен ты.
— Это почему?
— Да ты не сказал еще ни одного стиха.
— Об этом именно я и думал сию минуту, — отвечал Лорен. — Впрочем, нам надо потолковать о вещах не очень-то веселых.
— Что еще? — с беспокойством спросил Морис.
— А то, что завтра я дежурю в Консьержери.
— В Консьержери, — сказала Женевьева, — у королевы?
— Кажется, да.
Женевьева побледнела; Морис приподнял брови и сделал знак Лорену.
Лорен отрезал еще ломоть окорока, вдвое толще прежнего.
Королева действительно была отведена в Консьержери, куда мы и последуем за нею.
XXXIV. Консьержери
На углу моста Шанж и набережной Флер возвышаются остатки старинного дворца святого Людовика, который назывался по-прежнему дворцом, как Рим назывался городом, и до сих пор носит это громкое имя, хотя в стенах его живут только писцы да судьи.
Обширен и мрачен этот дом правосудия, скорее заставляющий бояться, нежели любить строгую богиню правосудия. Здесь на тесном пространстве соединены все атрибуты человеческой мстительности. Сперва комнаты, в которых содержат под стражей подсудимых; далее зала, где их судят; еще далее — темница, куда заключают их после вынесения приговора; у дверей — площадки, где клеймят их позорным раскаленным железом; наконец, в пятидесяти шагах от первой несколько большая площадь, где их убивают, — то есть Грэв, где доканчивают то, что было набросано эскизно во дворе.
У правосудия, как водится, все под рукой.
Вся эта группа зданий, лепившихся одно к другому, угрюмых, серых, с маленькими решетчатыми окошками, — Консьержери.
В этой тюрьме есть подземелья, которые вода Сены устилает своей черной тиной; есть таинственные выходы, по которым некогда отправляли жертвы в реку, если чьи-то интересы требовали, чтобы они исчезли с лица земли.
В 1793 году тюрьма Консьержери, неутомимо поставляющая пищу эшафоту, была переполнена заключенными, которые через час превращались в осужденных. В эту эпоху тюрьма святого Людовика действительно была постоянным двором смерти.