Кавалер Ордена Золотого Руна
Шрифт:
— О чем может быть речь! — ответил лжепредседатель. — Садитесь, мосье Взносов. Вон там, возле граммофона, стоит пустой стул.
Досифей покосился на пар, восходивший над супом-пейзан, и, жмуря глаза от ртутного блеска графинчика, уселся в углу комнаты и начал обычные жалобы.
— Пролетарий-то я действительно пролетарий. Не индеец какой-нибудь. Чистых кровей. А выпить тем не менее не на что.
Несмотря на этот прямой намек, Досифей приглашен к столу не был. Подлинник, багровея, проглотил большой кусок мяса и, отдышавшись, молвил:
—
— На черта мне это происхождение! — с тоской произнес холодный сапожник. — Из происхождения шубы не сошьешь.
Подлинник застыл с вилкой в руке, держа ее, словно трезубец.
— Вы думаете, не сошьешь шубы? Из происхождения, вы думаете, нельзя сшить шубы?
— Нельзя!
И сапожник печально постучал пальцем по розовой граммофонной трубе. Подлинник вдруг поднялся из-за стола и задумчиво прошелся по комнате. Минуты две он размышлял, а затем внес совершенно неожиданное предложение.
— Тогда, мосье Взносов, — сказал он, — продайте мне свое происхождение. Раз оно не подходит вам, то оно, может быть, подойдет мне. Много дать я не могу. Дела теперь всюду в упадке. Одним словом, что вы хотите?
Холодный сапожник еще раз глянул на графинчик и вступил в торг. Он требовал: яловочные сапоги одни, портьеру одну, четверть водки и три рубля деньгами. Подлинник со своей стороны предлагал рюмку водки и тарелку супа-пейзан.
Торговались они долго. Продавец, рассердившись, уходил, Подлинник выбегал за ним на улицу и кричал — "Псст", продавец возвращался, но Подлинник не прибавил ничего. На том и сошлись. Пролетарское происхождение было продано за рюмку водки и суп-пейзан.
— Смотрите, мосье Взносов, — сказал Подлинник. — А оно у вас настоящее, это происхождение?
— Чай, не абиссинец! — возразил холодный сапожник, с удовольствием проглатывая водку. — Чистых кровей. Товар настоящий.
И слава Досифея Взносова — слава, которую он не сумел оценить, — померкла. На колоколамский небосклон торжественно выплыла тучная звезда почетного городского пролетария мосье Подлинника.
Председатель лжеартели вцепился в свое новое происхождение с необыкновенным жаром. На Привозном рынке он приобрел связку лаптей и якобы пешим ходом смотался в губцентр, чтобы поднести лапоточки ответ работнику товарищу Плинтусову, его жене мадам Плинтусовой и их детям: мальчику Гоге и девочке Демагоге.
Назад взамен лаптей Подлинник привез большое удостоверение от какого-то кредитного товарищества с резолюцией товарища Плинтусова — "удовлетворить". Что значилось в удостоверении, не знала даже мадам Подлинник, но мощь его была настолько велика, что позволила новому пролетарию значительно расширить обороты лжеартели и близко познакомиться с прекрасным словом "сверхприбыль".
Мосье Подлинник ходил теперь в коричневой кожаной тужурке с бобровым воротником, в каракулевой кепке и в фетровых сапогах, восходящих к самым бедрам.
— Слава богу, — скромно говорил он, — я не какой-нибудь мулат. Пролетарий чистой крови.
Для
По мужской линии род Подлинника восходил к Степану Разину, а по женской — к Фердинанду Лассалю.
Из этого же древа явствовало, что пра-пра-пра-пра-дедушка мосье в свое время был единственным в Киеве полянином, который протестовал против захватнической политики Аскольда и Дира.
Это был пир генеалогии, знатности и богатства.
О холодном сапожнике, продавшем свое происхождение, все забыли. Но сам Досифей Взносов страдал невыразимо. Позднее раскаяние грызло его душу. Он не спал по ночам, похудел и перестал пить.
И однажды все увидели, как Досифей прошел через город, неся в правой руке дымящуюся тарелку супа-пейзан, а в левой — рюмку водки. Он шел, как сомнабула, шел выкупать свое пролетарское происхождение.
Он вошел в дом Подлинника и с дарами в руках остановился на пороге. Рот его открылся и оттуда глянули давно не чищенные с горя и тоски зубы.
Мосье-пролетарий сидел за безбрежным письменным столом. На мизинце его левой руки блистал перстень с бриллиантовыми серпом и молотом. Стена была увешана редчайшими портфелями. Они висели, как коллекция старинного оружия.
— Вы пришли к занятому человеку, — сказал Подлинник.
— Вот суп, — робко сказал Досифей, — а вот и водка. Отдайте мне назад мое пролетарское происхождение.
Подлинник встрепенулся.
— Тронутое руками считается проданным, — сказал он ясным голосом. — Происхождение в последнее время поднялось в цене. И я могу обменять его только на партийный билет. Может быть, у вас есть такой билет?
Но у Досифея Взносова билета не было. Он был безбилетный.
Медленно он вышел от Подлинника и удалился в свою Зазбруйную часть. Переходя реку по льду, он остановился у проруби, с тоской оглянулся и бросил в воду тарелку с уже остывшим супом и рюмку с водкой.
Вечером у Молоковичей гремела музыка.
Все пировали.
Пировали с той же ошеломляющей дремучей тоской, с какою служили в различных конторах и объединениях.
Уже давно они ходили друг к другу на ассамблеи, года три. И все знали про всех все.
Знали, что у Молоковичей всегда прокисший салат, но удачный паштет из воловьей печени. У пьяницы Петькина хороши водки, но все остальное никуда. Известно, что скупые Вздохи, основываясь на том, что пора уже жить по-европейски, норовят не дать ужина и ограничиться светлым чаем и бисквитами "Баррикада", а девица Быкова вообще никогда к себе не приглашает, хотя ее приглашают все. Вынуждены приглашать. У Быковой чудесные пластинки: вальс-бостон "Нас двое в Бунгало", чарльстон "Обезьянка" и старый немецкий фокстрот "Их фаре мит майнер Клара ин ди Сахара", что, возможно, значит: "Я уезжаю с моей Кларой в ту Сахару". Самое же главное, у Быковой есть чудесный заграничный граммофон без трубы.