Кавалер Ордена Золотого Руна

Акопян Альберт

— Нет, пусть он мне скажет, что такое полуостров, — кипятился папа. — Пусть скажет, что такое Куро-Сиво? Пусть скажет, что за продукт был Генрих Птицелов?

— Да ешьте же, ешьте, — чуть не плакала мама. — Вечно у них эти споры.

Папа долго хмыкал, пожимал плечами и что-то гневно шептал себе под нос. Потом собрался с силами и снова подступил к загадочному ребенку.

— Ну, а как вы отдыхаете, веселитесь? Чем вы развлекались в последнее время?

— Мы не развлекались. Некогда было.

— Что же вы делали?

—

Мы боролись.

Папа оживился.

— Вот это мне нравится. Помню, я сам в детстве увлекался. Браруле, тур-де-тет, захват головы в партере. Это очень полезно. Чудная штука — французская борьба.

— Почему французская?

— А какая же?

— Обыкновенная борьба. Принципиальная.

— С кем же вы боролись? — спросил папа упавшим голосом.

— С лебедевщиной.

— Что это за лебедевщина такая? Кто это Лебедев?

— Один наш мальчик.

— Он что, мальчик плохого поведения? Шалун?

— Ужасного поведения, папа! Он повторил целый ряд деборинских ошибок в оценке махизма, махаевщины и механицизма.

— Это какой-то кошмар!

— Конечно, кошмар. Мы уже две недели только этим и занимаемся. Все силы отдали на борьбу. Вчера был политаврал.

Папа схватился за голову.

— Сколько же ему лет?

— Кому, Лебедеву? Да, немолод. Ему лет восемь.

— Восемь лет мальчику, и вы с ним боретесь?

— А как по-твоему? Проявлять оппортунизм? Смазывать вопрос?

Негромкий, но уверенный стук в дверь и голос хозяйки: "Пожалуйте, Остап Ибрагимович, к чаю!" — спора не прекратили.

— Вот, товарищ Бендер, полюбуйтесь! — кричал Ситников-старший. — Это же верхоглядство, схематизм, начетничество, шельмование, наконец! Поэму какого-то Паровозова прорабатывают: "Гей, ребята, на охоту, надрывайте конский голос"! Мальчишку восьмилетнего махновцем обьявляют, а где находится Нью-Йорк не знают! Невероятно!

На стене висела средних размеров географическая карта Европы. Взгляд Бендера скользнул по Средиземному морю, рука легла на плечо мальчика:

— Видишь ли, товарищ Коля, как писал товарищ Маркс, мировой революции без знания географии не сваришь.

— В каком томе? — сразу же поинтересовался опытный пионер.

— Писал, писал, мой юный ортодокс. В четвертом классе гимназии, до того как взялся за полное собрание сочинений и писем.

Нужно было форсировать развязку.

— А сколько нам открытий чудных готовит марксистский анализ русских фамилий! — Остап искоса наблюдал за бухгалтером. — Суворов-Рымникский! — он ткнул кулаком куда-то в район Измаила, где протекает неотмеченная на карте речка Рымник. — Римский-Корсаков! — пятерня управдома раздавила дворец Муссолини. — Граф Средиземский! — палец Бендера уперся в испанскую Картахену, взгляд — в "кандидата".

Ситников-старший смотрел на карту непонимающе, но с надеждой…

Глава 13.

Как создавался Робинзон

— Командор, знаете, кого я встретил вчера в редакции "Похождения — в жизнь!"? — спросил Сеня за ужином. — Ошейникова. Очень скользкий тип.

В редакции еженедельника "Похождения — в жизнь!" ощущалась нехватка художественных произведений, способных приковать внимание молодежного читателя.

Были кое-какие произведения, но все не то. Слишком много было в них слюнявой серьезности. Сказать правду, они омрачали душу молодежного читателя, не приковывали. А редактору хотелось именно приковать.

В конце концов решили заказать роман с продолжением.

Редакционный скороход помчался с повесткой к писателю Ошейникову, и уже на другой день Ошейников сидел на купеческом диване в кабинете редактора.

— Вы понимаете, — втолковывал редактор, — это должно быть занимательно, свежо, полно интересных приключений. В общем, это должен быть советский Робинзон Крузо. Так, чтобы читатель не мог оторваться.

— Робинзон — это можно, — кратко сказал писатель.

Вообще-то, Ошейников мечтал стать великим поэтом, но Институт Стихотворных Эмоций, где он когда-то обучался, прихлопнул Главпрофобр, прежде чем великий поэт понял, что в конце фразы необходимо ставить точку.

— Только не просто Робинзон, а советский Робинзон.

— Какой же еще! Не румынский!

Писатель был неразговорчив. Сразу было видно, что это человек дела.

И действительно, роман поспел к условленному сроку. Ошейников не слишком отклонился от условленного подлинника. Робинзон так Робинзон.

Советский юноша терпит кораблекрушение. Волна выносит его на необитаемый остров. Он один, беззащитный, перед лицом могучей природы. Его окружают опасности: звери, лианы, предстоящий дождливый период. Но советский Робинзон, полный энергии, преодолевает все препятствия, казавшиеся непреодолимыми. И через три года советская экспедиция находит его, находит в расцвете сил. Он победил природу, выстроил домик, окружил его зеленым кольцом огородов, развел кроликов, сшил себе толстовку из обезьяньих хвостов и научил попугая будить себя по утрам словами: "Внимание! Сбросьте одеяло, сбросьте одеяло! Начинаем утреннюю гимнастику!"

— Очень хорошо, — сказал редактор, — а про кроликов просто великолепно. Вполне своевременно. Но, вы знаете, мне не совсем ясна основная мысль произведения.

— Борьба человека с природой, — с обычной краткостью сообщил Ошейников.

— Да, но нет ничего советского.

— А попугай? Ведь он у меня заменяет радио. Советское радио, — добавил Ошейников многозначительно.

— Попугай — это хорошо. И кольцо огородов хорошо. Но не чувствуется советской общественности. Где, например, местком? Руководящая роль профсоюза?