Кавалер Ордена Золотого Руна
Шрифт:
Заведующего писатель вставил на случай пожара.
— Будет лучше тушить, — сладострастно объяснил он, — энергичнее, чем у других.
Супруга окинула написанное быстрым взглядом и вдруг нахмурилась.
— Ну, ну… А делать ремонт, проводить телефон, разбираться с соседями ты собственнолично собираешься?
— Н-нет… А что? Кого забыл? — забеспокоился Ошейников.
— Управдома! Остапа Ибрагимовича. Как хочешь, но всунь. Кстати, мы недавно беседовали. Очень милый человек. Тобой интересовался. Хорошо бы сойтись покороче. Давай я его завтра
За столом Остап живо обсуждал с хозяевами литературные и окололитературные новости, искренне хохотал над дураком-редактором и горячо благодарил за предложение обессмертить свое имя в романе.
— Только вот что! — радостно закричал Остап. — Давайте под псевдонимом!
— Давайте! — радостно поддержал Ошейников.
— Средиземский Аполлинарий Спиридонович! — заорал Бендер и бросил на стол "Историю дипломатии". — Вот, кстати, и книжечка ваша, — он понизил голос. — Жильцы видели, как вы обронили: попросили вернуть.
— Да-да, точно, моя книжечка, спасибо, — обрадовался Ошейников, поглаживая дорогой переплет. — Больших денег стоит. Вот и зазорчик от нее на книжной полке остался…
Солидная старорежимная книга упорно не хотела влазить в древтрестовскую полку, рассчитанную разве что на "Карманную библиотечку фабричнозаводского активиста".
— Пардон, — Бендер перехватил плутоватую руку романиста. — Обмишурился впотьмах. А ваша-то книга — это "Новейший справочник управдома". Если позволите, оставлю себе почитать.
— Конечно, конечно, — промямлил Ошейников. — А Средиземский — это хорошо. Экзотическая фамилия…
Глава заканчивалась словами: "Вот стоит на мысу, мужественно зажав под мышкой экзотический жирафий портфель дорогой наш управдом Апполинарий Средиземский, ища глазами вражеские пироги. Полуостров может спать спокойно".
Мореплаватель и плотник
Неслыханый кризис, как леденящий все живое антициклон, пронесся над Колоколамском. Из немногочисленных лавочек и с базарных лотков совершенно исчезла кожа. Исчез хром, исчезло шевро, иссякли даже запасы подошвы.
В течение целой недели колоколамцы недоумевали. Когда же, в довершение несчастья, с рынка исчез брезент, они окончательно приуныли.
К счастью, причины кризиса скоро разъяснились. Разъяснились они на празднике, данном в честь председателя общества "Геть рукопожатие" гражданина Долой-Вышневецкого по поводу пятилетнего его служения делу изжития рукопожатий.
Торжество открылось в лучшем городском помещении — анкетном зале курсов декламации и пения. Один за другим по красному коврику всходили на эстраду представители городских организаций, произносили приветственные речи и вручали юбиляру подарки.
Приветственные речи были горячи, и ораторы щедро рассыпали сравнения. Долой-Вышневецкого сравнивали с могучим дубом, с ценным сосудом, содержащим в себе кипучую энергию, и с паровозом, который бодро шагает к намеченной цели.
Шесть
Дружественное общество "Геть неграмотность" в лице председателя Баллюстрадникова одарило взволнованного юбиляра двенадцатью хромовыми портфелями крокодильей выделки.
Юбиляр кланялся и благодарил. Оркестр мандолинистов беспрерывно исполнял туш.
Начальник милиции Отмежуев, молодецки хрипя, отрапортовал приветствие и выдал герою четыре брезентовых портфеля с мечами и бантами.
Не ударил лицом в грязь и брандмайор Огоньцов-Огольцов. Ему, правда, не повезло. Он спохватился поздно, когда кожи уже не было. Но из этого испытания брандмайор вышел победителем: он разрезал большой шланг и соорудил из него бесподобный резиновый портфель. Это был лучший из портфелей. Он так растягивался, что мог вместить все текущие дела и архивы большого учреждения.
Долой-Вышневецкий плакал.
Речь председателя лжеартели "Личтруд" Подлинника, выступившего от имени городской торговли и промышленности, надолго еще останется в памяти колоколамцев. Даже через тысячу лет речь Подлинника наряду с речами Цицерона и Плевако будет почитаться образцом ораторского искусства.
Тут было все: и "стояние на посту", и "высоко держа", и "счастье совместной работы", и "блестящая инициатива, так способствовавшая".
— Вы! — воскликнул Подлинник, тыча указательным пальцем в юбиляра. — Вы — жрец науки, мученик идеи, великой идеи отмены рукопожатий в нашем городе! Вот я плачу перед вами!
Подлинник сделал попытку заплакать, но это ему не удалось.
— Я глухо рыдаю! — закричал он.
И сделал знак рукой.
Немедленно распахнулась дверь и по боковому проходу в залу вкатилась тачка, увитая хвоей. Она была доверху нагружена коллекционными портфелями.
— Я не могу говорить! — проблеял Подлинник.
И, захватив в руку груду портфелей, ловко стал метать их в юбиляра, дружелюбно покрикивая:
— Вы академик! Вы герой! Вы мореплаватель! Вы плотник! Я не умею говорить! Горько! Горько!
Он сделал попытку поцеловать юбиляра, но это было невозможно. Долой-Вышневецкий по самое горло был засыпан портфелями, и к нему нельзя было подобраться.
Такого юбилея Колоколамск еще никогда не видал.
На другой день утром по городу прошел слух, что кожа наконец-то появилась в продаже. Где появилась кожа, еще никто не знал, но взволнованные граждане на всякий случай наводнили улицы города. К полудню все бежали к рынку.
У мясных рядов вилась длинная очередь. Перед нею под большим зонтом мирно сидел академик, герой, мореплаватель и плотник Долой-Вышневецкий. Пять лет посвятил он великому делу истребления рукопожатий в пределах города Колоколамска, а первый день шестого года отдал торговле плодами своей работы. Он продавал портфели. Они были аккуратно рассортированы с обозначением цены на каждом из них.