Кавалер Ордена Золотого Руна
Шрифт:
— А почему именно пятнадцать минут? — беззаботно спросила Маша, посылая последний воздушный поцелуй товарищу Сандыкашвили.
— Судя по их рожам, мысль подстраховаться придет им не раньше, чем минут через десять. Судя по навару, — Остап похлопал пухлый сверток, который Сеня прижимал к груди, — еще через пять минут зазвонят телефоны в народных комиссариатах. Ну, а судя по отменному качеству грузинских дорог, их тут же поднимут на смех. Возможно, все произойдет на 2–3 минуты раньше. Но учитывая, сколько времени им потребуется, чтобы переварить… Все. Они нас не видят.
Автобус Тбилиси-Батуми вышел по расписанию. Поскольку Сеня сидел на правой стороне и смотрел в правое окно, а Маша сидела на левой стороне и смотрела в левое, то Остап устроился на заднем сиденье и смотрел вперед. Больше всех неукоснительное следование инструкциям мучило Машу: на ее коленях лежала большая сумка с новыми платьями, туфлями, парфюмерией и бижутерией.
Радостный гомон сметных, сверхсметных и особенно внесметных пассажиров, а также тяготы последних дней и ночей сделали свое дело. Автобус еще не выехал за черту города, а друзья уже крепко спали. Когда на середине пути шофер Гоги весело объявил: "Город Боржоми. Выходи пить здоровье", — свертка в руках Сени не было.
Маши не было тоже.
Глава 21.
Натри хлорари — ферри бикарбонате
Дежурный лектор у источника заунывно расхваливал достоинства целебной воды:
— Натри хлорати… Натри бикарбонати…
Остап взвыл.
— У-у-у! Крапивное семя, — и, облизав губы с подвижнической решимостью, добавил. — Гадом буду, если во второй Швейцарии не найду второго Боржоми.
Командор обвел взглядом площадь и прилегающие улочки:
"Санаторий-профилакторий имени МОПРА и ВОХРа".
"Парк культуры и отдыха имени товарища З.З. Приезжалова".
"Улица имени первых маевщиков".
"Образцовая столовая имени второго кремлевского субботника".
Взгляд вернулся к источнику:
"Источник имени тбилисской улицы имени Москвы".
— Господи, — прошептал страдалец, — есть здесь что-нибудь не имени?! Когда же отправляется этот чертов автобус?!
— Стоянка — час, — ответил Сеня и вдруг схватил Бендера за рукав:
— Смотрите! Наш мучитель!
За маленьким столиком под тентом сидел гражданин в кепочке со своей женой и ел что-то непонятное, но очень-очень вкусное. Лелечка лакомилась сахарным мороженым, поедая его костяной ложечкой из синей граненой рюмочки.
— Это не мучитель, Сеня! Это спаситель! Это шашлык и боржоми! Это деньги на дороге!
Остап подскочил к душечке и хлопнул его по плечу:
— Здорово, Шурик! Сколько лет, сколько зим, — затем пододвинул свободный стул и протянул руку к бутылке, — кстати, нелогично получается: я твой лучший друг, а моего единокровного братика не признаешь…
Шурик спокойно дожевал и проглотил кусок мяса, после чего внятно, как раз по-джентльменски, то есть так, чтобы слышал только Остап, но не окружающие, произнес:
— Убери лапы, хам. Милиционера позову, — и указал вилкой на стража
Великий комбинатор понял, что именно это и произойдет.
— Кажется, мы ошиблись, Сеня. Лично я этого жлоба вижу впервые…
Но отойдя от стола на два шага он обернулся и громко, так, чтобы слышали все, сказал:
— У вас, товарищ, гульфик расстегнут!
Гражданин в кепочке оказался в ужасном положении. Что делать? Встать, чтобы все убедились, что гульфик у него в порядке, или оставаться сидеть и таким образом попасть под подозрение и любопытствующие взгляды.
Как Шурик решил эту проблему, друзья не знали. Они медленно, с достоинством, удалялись.
— Не надо было вам про деньги на дороге, — попытался успокоить Остапа Сеня.
— Все это ваша фуникулерская штучка нагадила. Жон-Дуан, блин…
— Не смейте о ней так, милостивый государь!
— А вдруг это любовь?.. Ай-яй-яй! Где-то я уже видел эти безумные глаза. Ах, да! В Третьяковке. "Иоанн Грозный отмежевывается от собственного сына". Что вы так завелись? Ничего особенного. Грудь маленькая. Если перевести на размер ног, выйдет никак не больше, чем тридцать третий размер.
— Врете! У нее нормальная античная грудь.
— Пардон, нормальная и античная — это не одно и то же. Вы читали труд немецкого профессора Пидерфакта "Брусте унд бюсте"? Так вот там с цифрами в руках доказано, что грудь женщины нашего времени значительно больше античной…
— Остап, неужели вы не понимаете, я люблю ее…
— Эх, Сеня, Сеня, любовь — это всего лишь подсознательная оценка женщины как матери моих будущих детей, воинов и охотников. Румяные щечки — это хорошо вентилируемые легкие, крутая линия бедер — это правильное положение будущего плода. Никто не влюбится в чахоточную и корявую. Жалеть — сколько угодно, в меру порядочности, но любить… Нормальный человек на это не способен. Так что любовь — это всего лишь оценка самке "пять с плюсом".
— Не вяжется, товарищ управдом, с советской концепцией любви. Насмотрелся ваших фильмов. "Летишь? Лечу. Далеко? Далеко. В Ташкент? В Ташкент". Это значит, что он ее давно любит, что и она любит его, что они даже поженились, а может быть, у них есть даже дети.
— И что характерно, никто ни у кого ничего не ворует…
— Заткнитесь! — рявкнул Сеня и плюхнулся на лавку. — Вы… вы…
— Сеня, вам 35 лет, — Остап сел рядом. — Вы вдвое старше нее.
— Нет, — спокойно ответил Сеня. — Ей двадцать, а мне всего двадцать семь. Вам, вульгарному материалисту, это трудно понять, — Сеня помолчал. — С первого дня моего рождения мать вела мой дневник. А умирая, передала его мне. Я вел его в гимназии, на фронте. Да-да! На южном фронте по нашей терминологии или на деникинском по вашей. Каждый день, хотя бы одно ключевое слово. Мелким почерком. Затем я перечитал его и зачеркнул дней на семь с половиной лет. Самых… несущественных. Пусть моя старость будет короче, но зато молодость у меня получилась насыщенная, замечательная. Я вызубрил ее, а дневник сжег. Поверьте, Остап Ибрагимович, у меня особые отношения со временем.