Кавалер Ордена Золотого Руна
Шрифт:
— "Хозяин Времени". Читал я такую книжонку. В библиотеке на станции Хацепетовка. Я ведь ее не осуждаю, Сеня. "Ждешь меня три месяца. Ровно три месяца". Сеня, никто никогда не возвращается. Это правило. Обратное — исключение. Сам-то ты верил, что вернешься за ней на собственной белоснежной яхте. Но ведь она-то не дура… А впрочем неважно… Нравится мне эта контора, — сказал Остап, разглядывая помпезное двухэтажное здание.
— Что значит нравится? Собираетесь купить? — Сениному сарказму мог позавидовать сам Вольтер.
—
— Как?
— Да уж во всяком случае не оглашать площадь криком: "Братие и сестрие, подайте хотя бы одну картошечку!" Гоните ваш химический карандаш. Опять весь язык синим будет.
— Что вы еще задумали? — Сеня был всерьез обеспокоен.
— Ничего особенного. Профилактический осмотр бюрократической машины.
— А успеете? — ехидно спросил Изаурик.
— Если в корзине для бумаг найдется какая-нибудь испорченная ведомость, а в красном уголке — список соревнующихся сотрудников, то успею.
По учреждению, где скрипели перья и на столах валялись никелированные, сверкающие, как палаши, линейки, бродил скромно одетый человек.
Он подходил к столам и молча клал перед служащими большой разграфленный лист бумаги, озаглавленный: "Ведомость сборов на…"
Занятый служака подымал свою многодумную голову, ошалело глядел на "Ведомость сборов" и, привыкший к взносам в многочисленные филантропические и добровольные общества, быстро спрашивал:
— Сколько?
— Двадцать копеек, — отвечал скромно одетый человек.
Служака вручал серебряную монету и вновь сгибался над столом. Но его просили расписаться.
— Вот в этой графе.
Служаке было некогда. Недовольно бурча, он расписывался. Гражданин с ведомостью переходил к следующему столу.
Вручив Сене 4 руб. 60 коп., Остап спрятался в автобусе и уже не показывал оттуда носа до самого отправления.
Перед самым отъездом в автобус ввалился Сеня с огромным кулем чебуреков. Из карманов торчали горлышки "Боржоми".
— Аппетит, командор, приходит во время стояния в очереди, — объяснил он свою расточительность. — А теперь вперед!.. Лошади напоены, кучер дилижанса дернул колокольчик.
— Граждане, въезжаем в Аджарию. Через полчаса райцентр Хуло, — громко возвестил шофер.
Остап протер глаза.
— Что вы там опять строчите, Сеня? Посмотрите, какие горы! Леса! Дождь и прохлада. Жизнь начинается, кажется, завтра и, кажется, на Зеленом мысу.
Сеня оторвался от записной книжки, окинул горы орлиным взором и вдруг предложил:
— Остап Ибрагимович, а, может быть, здесь и махнем напрямик?
— Знаете, Сеня, я не суеверен, но мне почему-то не хочется переходить границу в окрестностях райцентра Хуло. К тому же под дождем и без консервов.
— Тогда…
— Что тогда?
— Тогда может быть послушаете?
Остап зевнул.
— Валяйте!
Вторая
Грачи прилетели в город Колоколамск.
Был светлый, ледяной весенний день, и птицы кружили над городом, резкими голосами воздавая хвалу городским властям. Колоколамские птички, подобно гражданам, всей душою любили власть имущих.
Днем на склонах Старорежимного бульвара уже бормотали ручейки, и прошлогодняя трава подымала голову.
Но не весенний ветер, не крики грачей, не попытки реки Збруи преждевременно тронуться вызывали в городе лихорадочное настроение. Залихорадило, затрясло город от сообщения Никиты Псова.
— Источник! Источник! — вопил Никита, проносясь по бульвару имени Лошади Пржевальского, сбивая с ног городских сумасшедших, стуча в окна и забегая в квартиры сограждан. — Своими глазами!
Он мчался, возбуждаясь все больше и больше. Сама лошадь Пржевальского была бы удивлена такой резвостью.
На расспросы граждан Никита Псов не отвечал, судорожно взмахивал руками и устремлялся дальше. За ним бежала растущая все больше и больше толпа.
Кто знает, сколько бы еще мчались любопытные сограждане за обезумевшим Псовым, если бы дорогу им не преградил доктор Гром, выскочивший в белом халате из своего домика.
— Тпр-р-р! — сказал доктор Гром.
И все остановились. А Никита начал бессвязно божиться, колотить себя в грудь обеими руками и медленно выпускать воздух, захваченный в легкие во время заезда по бульвару имени дикого непарнокопытного.
— Ну, — строго спросил доктор, — скажи мне, ветка Палестины, в чем дело?
Доктор любил уснащать речь стихотворными цитатами.
— В Приключенческом тупике источник забил, — с убеждением воскликнул Никита. — Своими глазами!
И гражданин Псов, прерываемый возгласами удивления, доложил обществу, что он, забредя по пьяному делу в Приключенческий тупик, проснулся на земле от прикосновения чего-то горячего. Каково же было его, Псова, удивление, когда он обнаружил, что лежит в мутноватой горячей воде, бьющей прямо из-под земли.
— Тут я, конечно, вскочил, — закончил Никита, — и чувствую, что весь мой ревматизм как рукой сняло. Своими глазами!
И Псов стал произносить самые страшные клятвы в подтверждение происшедшего с ним чуда.
— Прибежали в избу дети, — заявил доктор Гром, — если это не нарзан, то худо-бедно боржом.
Доктор Гром мигом слетал за инструментами и через час в Приключенческий тупик не смогла бы проникнуть даже мышь, так много людей столпилось у источника.
Доктор, раскинув полы белого халата, сидел на земле у самого источника, небольшой параболой вылетавшего из земли и образовавшего уже порядочную лужу. Он на скорую руку производил исследование.