Каждый раз наедине с тобой
Шрифт:
Но укол более острый Дьюк испытал, когда не увидел Леонору. Принц спал перед камином, наивно не подозревая о тотальном отсутствии их невинности, но Леоноры не было и следа.
Дьюк встал с кровати, надел штаны, свитер и вышел. Снова светило солнце и Харрисон инстинктивно его возненавидел, не понимая с чего вдруг, учитывая, что земля нуждалась в тепле.
Потом вдалеке в загоне он заметил два силуэта — Леоноры и Венеры. Они медленно двигались, рука девушки лежала на шее кобылицы без всякой упряжи. Внезапно обе остановились, и Леонора обняла кобылу,
Дьюк ненавидел её за этот жест, за любовь, которая изливалась из Лео, словно вода из полноводной реки. Он злился на неё за эту, почти материнскую нежность, и на мгновение почувствовал себя в настоящей опасности. Вспомнились её поцелуи и голос, шепчущий «Харрисон», казалось, что только это имя способно сделать рот ещё слаще. А её глаза, в которых блестела нежность в наиболее чувственные моменты. И Харрисон испугался, вдруг Леонора от него чего-то ждёт. Обязательство, связь, или хотя бы некий символ.
Но ничего не имело значения, кроме очевидной природной сути. Секс. «Без купюр» и откровенный — Харрисон надеялся, Леонора это понимала.
Когда он приблизился достаточно близко, Леонора его заметила и улыбнулась одной из тех улыбок, которые в мире сказок или любовном романе заставляют расцветать цветы или вызывают чудеса. Но это не был сказочный мир или роман какого-либо жанра. Это был пыльный и дикий мир, абсолютно реальный — ничего не расцвело и чуда не случилось. Ничего, за исключением вспышки боли в глубине его груди, но Дьюк не стал концентрировать на ней своё внимание. Совершенно точно это стало отражением боли в плече, которая разлилась на всю грудную клетку из-за разгульной ночи.
Какое-то время оба молчаливо шли рядом с Венерой. В волосах у Леоноры запутались соломинки сена, в руке девушка несла пучок свежей травы и периодически перебирала гриву кобылицы. В волосах у Лео также застряла травинка, и Харрисон мысленно послал искушение рискнуть и потеряться между этими локонами.
Ему было тревожно. Никогда он не чувствовал себя так после секса. Обычно его не беспокоила возможность причинить боль женщине, с которой переспал, если та оказывалась опрометчивой и ожидала от него эмоционального участия. Но в некотором смысле, к Леоноре он привязался. Он мог привязываться к невинным существам, о чём свидетельствует его забота о своих животных. И Лео, несомненно, была невинна, хорошая девушка, поэтому Харрисон не хотел, чтобы она почувствовала себя униженной. Однако необходимо было уточнить, что...
— Не волнуйся, Харрисон, — сказала она ему, первая, нарушая тишину.
— Почему я должен беспокоиться?
— Из-за меня. Потому что ты думаешь, я ожидаю предложение о браке после сегодняшней ночи, — она рассмеялась, как будто это предположение действительно её позабавило и протянула Венере маленький чертополох. — Нет, я его не жду, я вообще ничего не жду. Мне почти двадцать шесть, а не шестнадцать, и секс может стать приятным опытом без обязательств. Для меня было очень полезно, и не потому, что лет шесть я не имела секса, и мне понравился бы более или менее
Харрисон сжал кулак с такой силой, чувствуя, что если сейчас что-нибудь не ударит, то рука может взорваться. Он устремил взгляд вдоль ограды, сдерживая необъяснимую новую ярость и прежде всего, сопротивляясь желанию спросить Лео, с кем у неё был секс, когда, со сколькими мужчинами, любила ли она кого-нибудь и ждал ли её кто-то в Нью-Йорке. Может босс? Или кто-то другой?
Ни один из этих ответов не был важен.
Вокруг его лица прожужжала муха, и он отмахнулся от неё, как и от этих глупых мыслей.
— Надеюсь, я тебя не разочаровала, — вновь пробормотала Леонора, — хотя после шести лет, думаю, что даже перепихон со стволом дерева в форме женщины тебе покажется приятным.
— Ты не ствол.
— Сказал мужчина, который не занимался сексом две тысячи дней!
Харрисон издал смешок, предназначенный задушить необходимость сказать ей что-то ещё. Он был почти на грани проболтаться (с некоторой горячностью в придачу), что, несмотря на длительное воздержание, он не был идиотом. Он ещё мог понять и отличить, когда женщина являлась средством для физической разрядки, а когда была возбуждающей и красивой.
«Красивая?»
Поэтому Дьюк рассмеялся, по-своему желая подтвердить её шутку.
— Тебе не кажется, что Венера сегодня спокойна? — спросила его Леонора. — Возможно, ей только нужно немного больше внимания. Я заметила, что Венера улыбается, если быть рядом, спокойно с ней разговаривать, погладить и угостить свежей травой.
— Лошади не улыбаются.
— Улыбаются все, если для этого имеется причина.
— У тебя есть основание для улыбок?
— Конечно! Разве не видишь меня? Сегодня я чувствую себя хорошо, светит солнце, уровень воды в реке потихоньку снижается, и дня через два я смогу уйти. Чего большего могу желать?
Харрисон снова рассмеялся, сухо, словно ломали пенополистирол.
— Да уж, чего ещё?
— На самом деле есть кое-что. Я бы хотела сходить и попрощаться с Майей. Если отправлюсь сейчас, то за час смогу вернуться. А потом позвоню Гуннарду.
Харрисон не смог удержаться и выгнул бровь.
— Гуннарду?
— Да, парню из магазина.
— Я знаю, кто такой Гуннард, — заметил он, и создалось впечатление, что его голос сделан из стали.
— Он был очень добр, дал мне свой номер, который, кто знает, почему запомнила.
— И почему это.
— Я подумала, если попрошу, возможно он придёт встретить меня на другом берегу реки? Так что ни тебе, ни Майе не придётся беспокоиться.
— Конечно, зачем отказываться от удовольствия встречи с дорогим Гуннардом? — воскликнул Дьюк тяжёлым саркастическим тоном. — И почему он был таким любезным?
— Потому что, кажется, я девушка его типа, — на этот раз пожимая плечами рассмеялась Леонора. — Если бы знала, что в Вайоминге наверстаю горячий трах и повстречаю любезного жениха, я бы отправилась в путешествие гораздо раньше!