Казна Кальвадоса
Шрифт:
Центр Асунсьона - дома колониальной архитектуры, громоздкие каменные здания жёлтой штукатурки, обязательно с просторными балконами, обширными окнами с почти всегда опущенными жалюзи. Некогда аляповато вызывающие фасады обильно обвалились. Человек, впервые въехавший в столицу, мог полагать, город недавно перенёс землетрясение или подвергся авианалёту. Улицы, мягко говоря, убирались плохо. Скомканные газеты, жестяные банки, картонные упаковки, перекатывались ветром с тротуара на тротуар. Груды хлама лежали у электрических столбов. Пустые поваленные на бок мусорные контейнеры валялись неподалёку. Витрины магазинов, рекламные надписи выглядели блеклыми, под стать домам, будто выгоревшими в нещадном парагвайском солнце.
Люди, заполнявшие улицы, носили одежду летних тонов, преимущественно белую и бежевую, но были они как неглаженные, отсутствовал лоск, манеры. Казалось, каждый оделся второпях.
Автобус прибыл на площадь, центр которой украшала башня с часами. Путешественники, крестьяне, гуси, утки, индюшки и свиньи спустились в город. Витя попросился в туалет, но Борис не отважился пустить его в пугающие развалины каземата, куда входили и откуда выходили люди с разбойничьими физиономиями. Оказавшись вне туристических троп, путешественники чувствовали себя угнетённо. Им, особенно сотрудникам милиции, чудились нападения, грабежи, как минимум мошенничества и мелкие кражи. « Карманы! Карманы! Ушки на макушке!» - неустанно повторял Володя. Он вытянул руки по швам, ухитряясь одновременно контролировать карманы брюк и мундира. Легкую эйфорию сохранял Павел. Ему по-прежнему всё нравилось. Его чудом не испорченный в водопаде фотоаппарат-«мыльница» непрестанно щёлкал. Павел задирал голову, находя всё новое очарование в осыпавшейся архитектуре. Степанов держал подмышки его и Кальвадоса. Чтобы зазевавшись, ни тот, ни другой не попали под машину. Один из-за чрезмерной отдачи новым впечатлениям, второй – из-за полной отстранённости от всего.
Степанов уточнил адрес Хуаниты у полицейского. Павел тем временем поймал такси. Набившись в салон, как сельди, отправились.
Хуанита жила в фешенебельном районе недалеко от Конгресс-Холла. Здесь было почище, хотя, как и везде в Асунсьоне, фасады зданий требовали серьёзной реставрации. Двухэтажный с мансардой особняк располагался среди парка, окружённого высокой решёткой. К жёлтому с белыми балконами дому вела посыпанная морским голышом дорожка. Там и сям виднелись клумбы с розами, тюльпанами, ирисами. В искусственно созданных болотцах цвели орхидеи. Два прирученных аллигатора с ошейниками позёвывали у бассейна. Голова кружилась от вязкого запаха тропических цветов, он подавлял аромат европейской растительности, которую хозяйка пыталась насильственно привить в несвойственной ей почве. Заросли жасмина образовывали живую изгородь, делившую парк на участки. Два белых флигеля или хозяйственные постройки размещались впереди и по сторонам главного входа, где сейчас стоял серебристый кадиллак.
– Чтоб я так жил! – не удержавшись, воскликнул Володя, потрясённый открывшимся ему великолепием.
Таксист посигналил. Из будки у ворот вышел охранник. Внимательно осмотрев сидевших в авто, он справился о цели визита, позвонил в дом, получил добро и лишь потом, нажав на кнопку, открыл ворота. Степанов заметил над воротами две видеокамеры, а вдоль всей ограды - провода с сенсорными датчиками. Система охраны особняка заслуживала уважения.
Такси покатило по алее. Из дома по лестнице навстречу машине спустилась молодая полная женщина в светлых широких брюках, голубой распашонке и шляпке-корзинке. Тяжёлые золотые украшения сверкали на её запястьях и шее. Женщину сопровождал упитанный мальчик в матроске и лоснящийся ротвейлер. Машина остановилась. Хуанита кинулась к отцу и бурно со слезами обняла его. Кальвадос не остался столбом. Дав волю чувствам, он похлопал дочь по спине. Никто не ожидал от него чрезмерной эмоциональности. Степанову всё же показалось, что глаза Кальвадоса увлажнились. Когда после продолжительной разлуки достойный отец обретает любящую дочь, свидетели сцены чувствуют себя лишними. Так некоторое время и происходило. Потом очередь приласкаться досталась внуку. Кальвадос с усилием поднял его на руки. Одна собака не узнавала бывшего хозяина. Ротвейлер щетинился и злобно рычал. Вышедший из дома слуга скоро увёл сопротивлявшегося пса.
Солидного раскланявшегося с Витей мальчика в матроске звали Педро. На языке мимики и жестов он тут же нашёл общий тон и увёл Витю к бассейну показывать крокодилов.
Хозяйка предложила путешественникам отдохнуть после дороги. Каждый получил изолированную комнату в большом доме, а Степанов целые апартаменты.
Приняв душ, приведя себя в порядок, путешественники спустились в столовую. Здесь ждали пирог с индейкой, омары, мясо тапира, парагвайские вина. Педро и Витя начали с десерта, набросившись на фруктовый торт.
Разговор вертелся вокруг Кальвадоса. Хуанита интересовалась, как он был найден, где жил в России, какие обстоятельства сопутствовали его доставке в Парагвай. Она не уставала восхищаться мужеством русских туристов, спасшихся из водопада. Что же касается того, кто мог преследовать отца, об этом Хуанита не имела ни малейшего представления. Он всегда жил тихой размеренной жизнью потомственного плантатора. Сначала занимался какао, позже - кофе и чаем, года два назад купил марганцевые рудники на севере страны. Что отец мог делать в Европе? Это было вне понимания Хуаниты. Она знала, что у отца есть родной брат, но она его не помнила. Хуанита была совсем маленькая, когда тот уехал из страны. Брат Кальвадоса жил где-то в Европе, вроде бы тоже занимался бизнесом, в производстве или на рынке ценных бумаг. Отец никогда не говорил, что собирается к нему. Отношения между братьями нельзя было назвать тёплыми. Хуанита не знала, чтобы они созванивались или переписывались, кроме поздравительных открыток, которые они получали к Рождеству. Однажды в Европе случился какой-то экономический скандал не без участия дяди. Отец показал Хуаните газету, где на первой странице была фотографии дяди. «Как он похож на меня!» - воскликнул тогда отец. Действительно, сходство оказывалось разительным.
Рассказывая всё это, Хуанита поглядывала на Кальвадоса. Отец не проявлял интереса к разговору, вместе с детьми предпочтя всей еде торт.
Завтра Хуанита покажет газету с фотографией дяди, если он заинтересовал Степанова, а пока, после ужина, предлагает выйти на террасу, посидеть в шезлонгах, полюбоваться закатом. Закаты в Асунсьоне неописуемые. В гостиной дома висят картины местных художников, живописующих закаты. Разделяя вкусы дочери, их собирал отец.
Поблагодарив хозяйку, путешественники вышли на террасу, сели в кресла. Борис попросил сигару. Красный диск солнца опускался за дома. Пейзаж окрасился в пурпурные тона. Лица присутствующих стали красными, будто они сидели в фотолаборатории.
Борис беспокоился, не съедят ли детей крокодилы. Сразу после ужина дети опять возвратились к бассейну с горячим желанием кормить пресмыкающихся остатками пирога и торта. Борис периодически вытягивался с кресла, ему мерещилось, что рука сына уже в масти хищника. Дети насаживали еду на шампуры для барбекю, потом протягивали крокодилам. Те жадно глотали.
Володя лениво ковырял во рту зубочисткой. Кальвадос, будто забыв о прежних пристрастиях, высказанных дочерью, снял, повесив на спинку шезлонга, пиджак и мерно задремал, безразличный к закату. Хуанита заметила, как изменился отец. Он стал скучным, апатичным, не всегда адекватным. В глазах дочери стояли слёзы. Что-то ужасное сделали с головой отца. Откуда эти шрамы? В какую чудовищную переделку он попал, что так изменило его характер? В доме он не узнаёт комнат, привычных вещей. Этот особняк он спроектировал и построил, прожил в нём большую часть жизни, а она видела, как он ищет туалетную комнату, о расположении которой не мог не знать.
Что за странный язык, на котором обычно говорит Кальвадос, а дочь ему бойко отвечает, спросил Степанов. О, это язык индейцев гуарани, на нём общается половина населения страны, выходит множество газет. Наравне с испанским он считается официальным.
Случайно за светской беседой, бросив взгляд в сторону Кальвадоса, Степанов заметил мелочь, которой сначала не придал значения, потом она заставила его окаменеть. Кальвадос повесил пиджак на спинку кресла не совсем аккуратно. Воротник вывернулся наизнанку, и Степанов ясно увидел срезанный под корень ярлычок. Степанов сомневался, не помнил точно, но всё же, если ему не изменяла память, Кальвадоса нашли в этом пиджаке, и когда снимал он его многократно, ярлычок всегда был. Ярлычок - такая мелочь, которую трудно заметить, и Кальвадос, постоянно находившийся в отстранённом состоянии, вряд ли приехав, домой, первым делом взял да и срезал ярлычок с пиджака. Или это сделала Хуанита? Прислуга? Кто-то другой? Зачем? Степанов твёрдо решил дождаться удобного момента и осмотреть вещи Кальвадоса. А пока он побеспокоил Хуаниту, почему отец не переодет. Та отвечала, что прачка готовит вещи, и с завтрашнего дня отец, конечно же, будет уже не в том, в чём проходил почти год.