Кёгэн. Японский средневековый фарс

Конрад Н. И.

Но вместе с тем развитие театральных цехов положило конец свободному творчеству, импровизации, источником которых была действительность, жизнь феодального общества. На смену пришли канон, профессиональные секреты, традиции. Канонизировался репертуар, канонизировались речь, движения, приемы игры. Артист должен был во всем подчиняться главе цеха — учителю, не мог вносить в фарс ничего своего, общаться с представителями других цехов и т. д. Вступая в цех, артист давал клятву, содержавшую, в частности, такие пункты:

«...Вплоть до следующего поколения обещаю во всем подчиняться учителю и никогда не проявлять своеволия.

Обещаю никому

не передавать ни слова из того, что мне доведется услышать от вас.

Если я порву связь с вашей школой, обещаю возвратить в ваш дом все имеющиеся у меня кёгэны...» ².

Церковный и феодальный театр накладывал печать на драматическое искусство средневековой Японии. Драма Но все более подпадала под влияние буддизма и официальной идеологии. Фарсы, как жанр «низкий», второстепенный, не испытали этого влияния, сохранили живое дыхание жизни, но их развитие прекратилось. Кёгэны отлились в штампованные образцы, выработались стандартные зачины и концовки, канонизировались сюжеты. В таких застывших стереотипных формах они существовали все последующие века вплоть до революции Мэйдзи (1868). После революции театр Но лишился покровительства и материальной поддержки знати. Это могло привести к его исчезновению, поэтому в скором времени субсидии были восстановлены, театр Но нашел покровителей среди японской буржуазии.

В годы второй мировой войны театр Но временно прекратил существование, однако после войны был возрожден.

Старинный фарс в последние годы зазвучал по-новому.

В 1951 г. в журнале «Сингэкидзё» был опубликован фарс драматурга Санкити Куросава «Богач-громовержец». В основу его положен характерный для кёгэнов сюжет о мнимом перевоплощении в божество (достаточно сравнить фарсы «Богач-громовержец» и «Бог Нио», чтобы увидеть их сюжетное родство).

Перед зрителями появились знакомые образы господина и слуги. Богач-тёдзя во многом сохранил типические черты даймё. Подобно ему, он хвастается своими богатствами, нуждается, как и даймё, в советах всезнайки слуги, что не мешает ему, однако, быть с ним грубым и высокомерным. Правда, времена другие: господин уже не замахивается на слугу мечом, а просто грозит уволить. Трусливый богач, как и его предшественник даймё, терпит поражение.

Но если в прошлом в фарсах изображалось в основном столкновение даймё со слугой, то здесь богач сталкивается с крестьянской массой. Эксплуататорская натура богача раскрывается здесь ярче. В новом фарсе внимание акцентируется на связи богача-помещика с властями. За советом, как лучше обмануть народ, он обращается к «мудрецу», к которому не брезгует ходить и сам премьер-министр Японии.

Интересна эволюция образа слуги. Умный, ловкий, плутоватый, любитель выпить на чужой счет, в новой пьесе он почти во всем повторяет прежнего Таро. Однако здесь показана как бы борьба за него.

Как и в старых фарсах, слуга, с одной стороны, зависимое лицо, он служит у помещика и поэтому иногда невольно становится его соучастником, с другой, Таро — представитель народа. В пьесе Куросава слугу неоднократно охватывает раскаяние при мысли о том, что он обманывает своих товарищей. В конце концов в Таро побеждает обличитель богачей и друг народа. Осматривая подношения крестьян «богу-громовержцу», он замечает, что на каждой вещи есть этикетка «Made in USA». Не случайно именно в уста Таро — глубоко национального литературного героя — вкладывает автор негодующее восклицание: «Да, в конце концов, в какой

же стране я нахожусь?»

После того как крестьяне обнаружили обман помещика, выдававшего себя за бога, ключи от помещичьих кладовых они передали слуге. Этим автор подчеркнул близость его к народу.

По-новому разработан в этом фарсе образ крестьянина. Вначале крестьянство изображается как безликая суеверная масса, покорно несущая мнимому божеству свои последние запасы. Но вот один из крестьян замечает обман, и перед зрителями появляется новый тип крестьянина, который не встречался в прежних кёгэнах. Это не просто наделенный народной сметкой и осторожностью человек, каким он в лучшем случае изображался прежде. Здесь крестьянин выступает обличителем, более решительным, чем слуга. Помещик, запертый в клетке, олицетворяет тех, кто попирает права народа, кто в любую минуту готов предать его кровные интересы. Крестьянин от имени народа обличает помещика, совершает над ним суд и расправу.

Фарс «Богач-громовержец» показывает, что народ вырос, возмужал, не даст себя в обиду помещикам и «мудрецам».

Вопросы творческого развития прогрессивного наследия прошлого привлекают внимание огромного большинства японских писателей и драматургов. В частности, вопрос о судьбах средневекового театра Кабуки, существующего и ныне в Японии, постоянно обсуждается в японской печати, которая отмечает, что до сих пор не написано современной пьесы, требующей для сценического воплощения традиционных методов и приемов Кабуки.

Появление фарса «Богач-громовержец» — событие в современной японской драматургии. В этом фарсе новое сатирическое содержание удачно сочетается с традиционной формой средневекового кёгэна.

Японские фарсы переводятся на русский язык впервые. Иллюстрации для этой книги взяты из сборников фарсов «Кёгэнки», опубликованных в 1914 и 1927 гг. издательствами «Юходо» и «Кокумин тосёся».

ДАЙМЁ³

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Даймё —в татээбоси⁴, в нагабакама, с коротким мечом.

Слуга — в хамбакама.

Д а й м ё. Я знаменитый даймё. Звучит-то это громко, а вот слуга у меня всего один, да и тот отправился куда-то, не спросив разрешения. Говорят, что вчера вечером он вернулся. Схожу-ка я к нему и задам ему головомойку. Вот и его дом... Этот пройдоха сразу узнает меня по голосу и, конечно, притворится, что его нет дома. Но я изменю голос. Эй, откройте! [Стучит]⁵.

Слуга. Ой, что это? Кажется, стучат. Кто там изволит быть?

Даймё. Вот ты где, бездельник!

Слуга. О-о!

Даймё. Ты что же, голос своего господина не узнаешь? Это ли не доказательство твоего вероломства? Куда это вы, сударь, изволили уходить, не спросив разрешения?

Слуга. Ах, господин мой, да ведь я у вас единственный слуга, спрашивай не спрашивай, все равно не отпустите, вот я и решил тайком побывать в столице.

Даймё. Да где это слыхано, чтобы слуга уходил, да еще в столицу, без разрешения господина своего? Ну погоди, дождешься ты у меня. Вот негодяй! Хотел я тебя тут же убить, но раз ты побывал в столице, так желательно мне послушать, что ты там видел. Так и быть, на сей раз прощаю. Ну, бездельник, подойди ко мне поближе, опрашивать буду.