Кембрия. Трилогия

Коваленко Владимир Эдуардович

– Ты обещал обдумать мои слова.

– Обещал, значит, обдумал. Вариантов у нас, выходит, два. Первый – креститься и войти в церковный клир. Подробности можно обсуждать, но это означает подчинение. В любом случае.

Пирр кивнул.

– Продолжай. Ты умеешь говорить ясно и кратко.

– Учителя хорошие. Так вот, во‑вторых. Креститься, но податься в учителя. Многому мы научим получше священников. Надо – даже греческому. Если уж филидов и бардов здесь привечают, тех, кто их готовит, тем более уважать станут.

– Что ж, церкви полезны оба варианта, – а какой более выгоден самому Пирру, это нужно еще поразмыслить, – и оба они предусматривают ваше крещение. Еще вчера вы отзывались о перспективах принятия истины Христовой весьма скептически. Ночью что‑то произошло?

Друиды переглянулись.

– Да, – сказал кряжистый. –

Мы получили письмо. Позволь не говорить, от кого. Но его содержание привело нас к мысли, что между нашей верой и твоей не так много различий, как кажется на первый взгляд.

– Благословенное послание, – улыбнулся Пирр. – Я прекрасно знаю силу написанного слова. Иначе я бы не был священником.

Друид пожал плечами. Писаное, выученное… Какая разница? Прошлым вечером случилось долгожданное – они получили весточку от местных друидов. Из места, именуемого Аннон. Там, в глубине болот, жила прежняя вера. Не та, которая противостояла святому Патрику и по большей части сдалась без боя. Не та, которую четвертью века ранее отвергли бритты ради ненавистного Риму христианства.

В Анноне исповедовали осколки древней веры. Огамические штрихи взбухали кровью и ненавистью. Они несли имена немногих старых богов, еще не переменивших веру. Как их оказалось мало! Они призывали к войне и заклинали о помощи.

Но главное – как же они были убоги! Грубые, крестьянские слова, смешанные с забытыми в Ирландии выражениями старых песен. Кровь и тьма, голос ночи.

А днем, в старинном заведении – заезжем доме, их ждал не фанатичный жрец, но такой же вития и философ, как и сами друиды. Привычные образы старой и новой веры словно поменялись местами.

Стало ясно – последним друидам Эрина с Анноном не по пути. Что говорить – из болот поклонники Неметоны ушли. Слишком уж она, по местным меркам, добренькая!

Прежде было не по пути и с ирландской церковью, слишком уж к староверам заносчивой. Но, оказывается, есть и другие христиане. С которыми можно и договориться.

А еще есть крещеные боги. Или, точней, крещеные сиды. Бран и Артур, Бригитта и Бранвен. И Манавидан. А теперь и Немайн. И это значит, что от старой веры не придется даже отрекаться.

Оставалось выяснить подробности. А вот с подробностями вышло интересно. Лорн ап Данхэм, доселе разговаривавший о методах укрепления стали, вдруг заявил:

– Дионисий, конечно, человек хороший. Но подчиняться Риму… Нехорошо.

– Из‑за Кентербери? – Пирр немедленно ухватился за рассуждение. Ему хотелось заполучить хоть одну епархию, верную Константинопольскому патриарху. Себе. Одно дело – патриарх в изгнании. Другое – сохранивший часть диоцеза. Глядишь, и разговор в Карфагене по‑иному пойдет.

– Не только. Есть и старые истории. Не про епископов и пап, про императоров. Нас ведь римляне уже предавали. Как Рим спасать, так британские легионы в первые ряды! Как Британию, так заботьтесь о себе сами! И уж Немайн это знает получше других.

– Почему? – поинтересовался кряжистый.

– А потому, что она ездила в Рим. Просить о помощи против саксов. К императору… Забыл.

– К Гонорию, – улыбнулся Пирр. Эту легенду он был намерен холить и лелеять. И поправить пересказ. Ровно настолько, насколько нужно. – По записям, британское посольство получило отказ именно от этого западного августа.

– Выходит, ты эту историю лучше меня знаешь, – огорчился Лорн, – а я думал, нашлись новые уши на старую байку.

– Мы не слышали, – объявил друид, – нас Рим интересовал мало. Так что рассказывай.

– А я, с твоего позволения, дополню, – вставил Пирр. – Записи в архивах скудны и неполны. Но, может, что новенькое и вставлю. Хотя бы как кого звали.

И Лорн начал рассказ. Как водится – с начала. То есть с того невеселого дня, в который светлая Дон, королева Гвинеда, овдовела. А вокруг королевства – варвары злые да соседи жадные. Ну, чем соседство с Кунедой закончилось, все знают. Решила Дон, что лучше и достойней перед императорской короной склониться, чем стать чьей‑нибудь добычей. Гвинед же владение богатое, для императора – вассал завидный.

Чтобы защиты просить, нужно посольство посылать. А что может быть почетней, чем свою кровинку послать? Опять же, какой союз без заложников?

Вздохнула Дон, призвала старшего сына, Гвина. «Так и так, – говорит, – езжай в Рим за подмогой. Скажи – поля в Гвинеде жирные, стада тучные, да ирладцы‑нехристи на западе волками глядят…»

Один из друидов икнул.

– Она про ольстерцев, – уточнил Лорн, – потому как именно ольстерцы тогда в набеги на Гвинед ходили.

Дождался извиняющих кивков, продолжил. Не по сердцу Гвину было отправляться на чужбину да оставаться там в заложниках. Но делать нечего, кликнул своих моряков, сел в колесницу и так погнал, что пыль над дорогами острова Придайн поднялась втрое выше башен Кер‑Легиона! Долго ли он ехал, коротко ли, да встретилась ему на дороге старуха‑нищенка, что денежку просила на пропитание. Бросил ей Гвин горсть золотых солидов, ибо привык к морской добыче и деньги считать не умел. «Богат, –

подумала старуха, – ох богат. Пусть он сид – рискнуть стоит, мои детки тоже не из простых. Как раз по моему старшенькому работенка». И встретил Гвина на дороге ее старший сын, богатырь‑разбойник, да трижды девять лесных молодцов. Схватились дружины на копьях и мечах и бились три дня. И все дружинники Гвина были изранены, и все разбойники равно. Только сам Гвин оставался без царапины, но в последней схватке разбойник ему руку копьем рассек. Сам же вовсе кровью истекал. «Ты храбрый воин, – сказал тут ему Гвин. – Ступай ко мне в дружину вместе со своими молодцами и тоже не будешь считать золота!» Разбойник согласился. Так окончился этот бой. Но Гвин был ранен, и вся его дружина, подросшая, тоже. Вернулся он к матери, повинился, что не доехал, и стал рану залечивать. И очень был доволен, как все вышло. Уж очень он в Рим ехать не хотел. Тогда позвала светлая Дон среднего сына, Гвидиона. «Старшенький не справился, – сказала ему. – Придется ехать в Рим тебе!» Собрал тот придворных, гуляк да охотников. Прыгнул в седло – и только пыль столбом, повыше, чем башни Кер‑Легиона, раза так в два. Долго ли он ехал, коротко ли, да встретилась ему на дороге та же старуха, что и старшему брату. Ну, он в кошель да сыпанул серебром, как привык по трактирам, отличая бардов. «Этот победней, – подумала старуха. – Ну да не беда. Вон со старшеньким моим худа не вышло. Рискнем и теперь». И вышел на дорогу второй сын, сида встречать, и было с ним дважды девять лесных молодцов. Разбойники за самострелы да дубинки, охотники – за луки да плети. Два дня бились, все в синяках, руки и ноги поломаны‑прострелены. Тут – куница. Гвидион не выдержал, выстрелил в глаз. Глядь, а в другом глазу разбойничья стрела торчит. «Славный выстрел, – говорит Гвидион. – Не хочу с таким молодцом драться. А хочу такого стрелка пивом угостить». Тот и согласись: так, выходит, серебро сида к нему и попадет, пусть не в кошель, а в желудок. Напировались, сдружились… Одна беда – переели и перепили так, что заболели. Даже сид! Опять некому на континент ехать. А у Дон сыновья закончились. То есть был еще младший, но тот уехал на север, к Кунеде. Там, кстати, и с женой Кунединой впервые повидался. А Дон пришлось старшую дочь звать. То есть ушастую нашу. Эта как раз библиотеку приемного отца дочитала и скучать начала. «Охотно, – говорит, – съезжу в Рим. Там, наверное, книг много и людей мудрых. Глядишь, и жениха себе найду. Умного!» Нацепила рясу походную, прыгнула в колесницу – и только пыль вровень с башнями Кер‑Легиона. Долго ли она ехала, коротко ли, да ту старуху, что с братьями встречалась, не минула. А на просьбы только фыркнула и предложила припасами поделиться. Мол, могу половину того, что в дорогу собрала, отдать. Старуха отнекиваться не стала, а сама подумала: «Эта не богата, но кони у нее хорошие. Выпущу‑ка своего меньшого, пусть лошадей уведет да с девкой побалуется». Тот и встретил. Улыбнулся ласково, набился в попутчики. Разговорились. Слово за слово, и расхотелось тому сиду обольщать и грабить. Захотелось стать таким же умным! Так что проводил он ее до порта. Там и разошлись. Сида на континент, парень – в школу при монастыре. Хороший, говорят, поэт из разбойника вышел… Во Франции она потеряла коней – как миновала Бретань, франки пошлину потребовали. Не деньгами или конями, зазорным. Что ж, отвела лошадок назад, оставила одному бретонцу. Велела не обижать, иначе… Ну, чего иначе, остроухой объяснять нечего. Да и хороший хозяин лошадь не обидит. А пешей мимо мытарей королевских пройти – не волшба вовсе. Лесом, кустами, холмами, болотами… Так и шла. Рыба у нее всегда была, а хлеб по трактирам зарабатывала. Сами знаете, стоит грамотному человеку присесть за стол да перышко с чернильницей достать – так сразу и неписьменный находится, кому письмецо нужно набросать или грамотку. Скорей долго, чем коротко, а добралась Немайн до Рима. На кого она была похожа? Ну, на себя. Я вот мальцом отца слушал, а не понимал. Сказано: сида – ну, значит, высокая, в белом с золотом платье. А на деле? Ни дать ни взять больной ребенок да в рясе, да после пешего похода… Не гляделась она ни сидой тысячелетней, ни дочерью королевской. Да к ней, наверное, даже солдаты на улице не приставали! Но грамоту с буквами золочеными Немайн сохранила. Показала, кому следует. Ждала, сколько положено. Жила писчей деньгой, на сей раз книги переписывала. По ней ремесло! И так переписывала быстро и ладно, что все скриптории Рима без заказов остались! Владельцы подумали, собрали денег немало да и поклонились кому следует, чтоб император принял ее поскорей. Тот и принял. И увидел, понятно, не посла богатой страны, а нищую странницу. Потому и отказал в защите. «Защищайтесь сами!» – сказал. Немайн как стояла, так и села. На пол, в императорском дворце.