Кэннон
Шрифт:
Мой мозг отказывается обрабатывать эту информацию. Что бы ни произошло там, в коридоре, это было просто странное событие из параллельной вселенной, о котором слишком рано задумываться. Это были не мы с Хендриксом.
О чём я думала, бродя там в футболке и трусиках?
Я думала, что Хендрикс ушёл на пробежку и что дом в моём распоряжении.
В любом случае, я даже не знаю, почему встала так рано. С Хендриксом мне должно было бы лучше спаться. Он был действительно полезен в некоторых отношениях, составляя расписание и заботясь обо всём, прежде чем я успевала
За исключением того, что я не высыпалась в последнее время. Мой сон был беспокойным, фрагментированным сновидениями, разорванным на части полуосознанными воспоминаниями о прошлом, о Хендриксе перед его отъездом в учебный лагерь. И из-за того, что я чувствовала к нему тогда.
Вижу, как он стоит в моём коридоре, в нескольких дюймах от меня, одетый в боксерские трусы, которые облегают его идеально сформированную задницу и его чертовски огромный член… что ж, это тоже никак не поможет мне выкинуть его из головы. Я думаю, что этот образ навсегда запечатлеется в моём мозгу. И то, что он сделал минутой позже, то, как он схватил меня за волосы и притянул к себе… Даже сейчас кажется, что каждая часть моего тела каким-то образом подключена на клеточном уровне.
Я прислоняюсь к двери, у меня всё ещё перехватывает дыхание, грудь поднимается и опускается. Мои соски твёрдые, настолько чувствительные, что обычно мягкая хлопчатобумажная ткань футболки, которая на мне надета, больше похожа на наждачную бумагу. Я закрываю глаза, представляя руку Хендрикса в своих волосах, ощущая, как грубо он схватил меня, приступ боли, пронзивший меня, когда он дёрнул волосы за корни. Когда я сейчас провожу рукой по груди, у меня между ног разливается жар, и я не могу представить там чью-либо руку, кроме руки Хендрикса.
Хендрикс должен быть последним человеком на земле, о котором я мечтаю. Я должна была бы представлять кого-нибудь другого — одного из известных мне кинозвёзд, любого из множества великолепных кантри-певцов, с которыми я дружу, или, чёрт возьми, кого-то, с кем я встречалась. Даже того моего придурочного бывшего парня.
Кто угодно, только не Хендрикс.
Но Хендрикс — единственный, кого я могу представить, единственный, кого я хочу представлять.
Я провожу рукой по внутренней стороне ноги и между бёдер, отыскивая свой клитор. Мои пальцы легко скользят по нему, чему способствует моя влажность, и я тяжело выдыхаю, когда возбуждение разливается по моему телу. Я представляю руки Хендрикса блуждающие по моему телу, руки Хендрикса в моих волосах.
Губы Хендрикса на моих, его язык находит мой язык.
Его лицо зарылось у меня между ног.
Когда я провожу пальцем ниже, находя свой вход, я уже близка к краю. И когда крепко прижимаю ладонь к своему клитору, мои пальцы проникают глубоко внутрь меня и я почти сразу же перехожу через край.
Я вижу лицо Хендрикса.
И имя Хендрикса, срывающееся с моих губ, меньше похоже на слово, больше на стон, когда я кончаю.
Минуту спустя пульсация у меня между
Я просто кончила, думая о Хендриксе.
Не похоже, что это случилось в первый раз. Но это случилось впервые за многие годы. Определённо, это первый раз, когда такое случилось с ним прямо в соседней комнате.
— Эдди, — Хендрикс произносит моё имя низким и скрипучим голосом с другой стороны двери.
Чёрт.
Его даже не было в соседней комнате. Он был по другую сторону двери. Смущение накатывает на меня, как приливная волна, и я с трудом сглатываю. Конечно, он не слышал, что я только что сделала. Конечно, он не слышал, как простонала его имя.
— Открой эту чёртову дверь, — требует он.
Я не двигаюсь.
— Нет, — говорю я, мой голос звучит мягче, чем я намеревалась.
— Я знаю, Эдди, — говорит он. Он не толкает дверь, хотя мог бы с такой лёгкостью. Хочу ли я, чтобы он это сделал? Несколько недель назад я бы решительно ответила «нет» на этот вопрос. После того, что он сделал со мной, что он сказал… по-моему, он мог бы гнить в аду. Когда он ушёл, я больше никогда не хотела его видеть. За исключением того, что я никогда не могла выбросить его из головы.
— Нечего знать, — отвечаю я.
— Я не глухой, девочка Эдди, — теперь его голос звучит тише, более хрипло. Настойчиво.
Жар приливает к моему лицу. Он не просто услышал меня. Он не мог.
— Я не понимаю, о чём ты говоришь.
— Меня зовут Хендрикс, — говорит он более мягким голосом. — Ты произнесла моё имя.
— Я… — начинаю я. Чёрт. Он слушал. Зачем ему стоять у моей двери и слушать меня?
— Открой дверь, — говорит он.
Я хочу впустить его.
Я не могу.
— Нет, — отвечаю я.
— Чёрт возьми, Эдди, — говорит он. Он замолкает, и на минуту мне кажется, что он ушёл. Я хочу, чтобы он ушёл. Я не хочу, чтобы он уходил. Чёрт, я не знаю, какого черта я хочу.
— Хендрикс? — зову я.
— Девочка-Эдди, — то, как он произносит это слово, которое раньше было платоническим выражением нежности, теперь звучит гораздо менее чертовски платонически.
— Ты слышал не то, что тебе показалось, — вру я.
Как я теперь посмотрю ему в глаза?
— Что, по-моему, я слышал?
— Я…
— Ты что, Эдди?
Я молчу. Я не могу этого сказать.
Его ладонь ударяет по двери, и это заставляет меня подпрыгнуть:
— Ты кончила, Эдди. Скажи это.
— Нет.
— Ты думала обо мне.
Я не отвечаю. Если отвечу, значит это происходит где-то в другом месте, где-то я не видела, чтобы между нами что-то происходило. Где-нибудь, где было бы опасно для меня и для моей карьеры.