Кэннон
Шрифт:
— Я собирался сказать тебе, Эдди, — говорю я. — Я просто… Чёрт, я не знал, как.
— Почему? — спрашивает она срывающимся голосом.
— Я… просто… не смог подобрать нужных слов, ясно? — говорю я. — Я продолжал искать подходящее время, но оно никогда не было подходящим.
— Семейный ужин был чертовски прекрасным времяпрепровождением, — произносит она. — Услышать это от твоего отца было просто потрясающе.
— Тебя не было, Эдди, — говорю я. — Ты была в туре и…
— Ты ненавидишь
Я всё ещё крепко сжимаю её запястье, и мне хочется схватить её за другую руку. Я не могу прикоснуться к ней, не желая её.
— Я не могу…
— Потому что ты ненавидишь меня ещё больше, — говорит она, стиснув зубы. Она смотрит на меня снизу-вверх, её глаза сверкают. — Так вот в чём дело, не так ли? Ты злишься на меня с тех пор, как мы отправились в путешествие, и ты ненавидишь меня по какой-то причине, но мне не говоришь, и ты собираешься вступить в морскую пехоту, и ты не можешь уйти. Ты просто не можешь. И ты, чёрт возьми, не можешь ум…
Я знаю, что она собирается сказать. Она собирается сказать «умереть». И я не позволю ей это произнести. Я прижимаюсь губами к её губам, целуя изо всех сил. Мне всего семнадцать, через несколько месяцев исполнится восемнадцать, так что у меня не должно быть потрясающих моментов. Может, я и молод, но я достаточно знаю о жизни, чтобы понять, когда какой-то момент отличается от всего остального, что когда-либо случалось раньше или, вероятно, когда-нибудь произойдёт в будущем.
Вот на что это похоже, когда я целую её.
Это слащаво и банально, как в каком-нибудь романтическом фильме, но я клянусь своей жизнью, что всё останавливается. Мир перестаёт вращаться вокруг своей оси, отстойные родители, лейбл звукозаписи, обожающие фанаты и глупые друзья отходят на второй план, и остаёмся только Эдди и я, и никто другой.
Я целую её так, как никогда никого раньше не целовал, и как будто знаю, что больше никогда никого не поцелую.
Когда я отстраняюсь от неё, то выдыхаю воздух, который задерживал, держа её лицо в своих ладонях. Её губы пухлые и припухшие, она говорит, задыхаясь:
— Не уходи.
***
Наши дни
— Тебе не кажется странным, что они так и не съехали с этого места? — спрашиваю я. Мы сидим в машине на подъездной дорожке, а дождь льёт на лобовое стекло, стекая по стеклу ручейками.
Эдди закатывает глаза.
— С чего бы это им? — она спрашивает. — Оно было оплачено моими контрактами на запись. Кто бы не захотел бесплатный особняк?
— Ты могла бы продать его, — говорю я ей, когда мы заходим внутрь. — Поговори со своим адвокатом.
Эдди пожимает плечами.
— Моя мать уже не так ужасна, как раньше, — произносит Эдди.
— Они
— Точно, — говорит она. Эдди подмигивает мне, затем отворачивается и идёт вперёд по коридору, прежде чем я успеваю ответить. Значит, теперь ей нравится быть со мной? — Мама, — молвит Эдди. Злая Стерва приветствует её воздушными поцелуями в щёки, как будто мы в Париже, а не в грёбаном Нэшвилле, штат Теннесси. Она тоже делает движение, чтобы поцеловать меня в воздухе, но я поднимаю руку и качаю головой.
— Привет, Венди, — говорю я.
— Что ж, вы двое опаздываете, — вот и всё приветствие, которое я получаю, прежде чем она поворачивается с коктейлем в руке. На ней ярко-бирюзовый шёлковый брючный костюм и туфли на каблуках, как будто она устраивает званый ужин. — Мы уже в столовой.
— Мы? — спрашивает Эдди. — Ты не говорила нам, что будет кто-то, кроме семьи, — я слышу раздражение в её голосе и знаю, что она подумывает о том, чтобы уйти отсюда.
— О, не будь невежливой, Эдди, — произносит её мать.
Полковник встаёт, указывая на людей за столом, пожилую пару и парня примерно моего возраста. Парень встаёт с салфеткой в руке, и я вижу, как он разглядывает Эдди. Я решаю, что, если поймаю его за этим ещё раз, мне, очевидно, придётся убить его.
— Это Мартина и Рудольф Бентоны и их сын Тастин, — говорит Полковник.
— Мы просто должны сделать это в другой раз. На самом деле мы одеты не для ужина или чего-то в этом роде, — произносит Эдди, разглядывая свою одежду. На ней чёрные леггинсы и длинная рубашка из какого-то розового материала, который переливается, когда она двигается. Она выглядит потрясающе, но тогда Эдди могла бы сделать бумажный пакет похожим на платье за десять тысяч долларов. — Поскольку мы не знали, что придём ни на что, кроме семейного ужина, мама.
— Чепуха, — говорит Злая Стерва, нервно смеясь. Она кладёт руку на спину Эдди, чтобы направлять её. — Я подумала, ты могла бы присесть рядом с Тастином. На самом деле, у вас двоих много общего.
Эдди морщит лоб, но медленно обходит стол, чтобы сесть. И я сразу понял, что это такое. Это наши родители настраивают Эдди с помощью этого очевидного инструмента — Тастина. Они сводничают с ней. Я уверен, что у них есть какой-то план действий, поскольку на самом деле они действуют только из личных интересов.
Всё это вызывает у меня такое отвращение и ярость, что не осознаю, что я единственный, кто стоит, прижав руки к бокам, пока мой отец не говорит:
— Хендрикс, вон там для тебя есть место.
Отлично. У меня есть выбор: убраться отсюда к чёртовой матери и оставить Эдди с каким-нибудь придурком, с которым мои родители пытаются её свести, или сидеть напротив неё за ужином с придурком, с которым мои родители пытаются её свести, молча кипя и проглатывая свой гнев.