Кентерберийские рассказы

Чосер Джеффри

РАССКАЗ ШКИПЕРА [134]

(пер. И. Кашкина)

Здесь начинается рассказ Шкипера

Купец один в совсем недавни дни Жил в городе французском Сен-Дени. Он был богат, и потому считали Все умником его и почитали. Жена его была собой красива, Общительна и весела на диво. А этакую женщину одеть Дороже много, чем вздыхать и млеть И нежно преклоняться перед ней; Мелькнут, как тени на пустой стене, Подарки, восхищенья, взгляды, вздохи, А утром на столе одни лишь крохи: И за веселье вечно платит муж; Он кормит, одевает нас к тому ж, [135] И хорошо, когда за честь считает Нас ублажать; наряды покупает, Устраивает пышные пиры,— Когда ж он беден, иль от той игры Устал порядком, или скуповат он И почитает лишнею затратой Нам на уборы денежки мотать,— Тогда другой нас должен содержать Иль в долг давать, что иногда опасно. Купец был щедр, жена его прекрасна, В их пышный дом толпой стекались гости Равно как белой, так и черной кости. И среди них — прошу к нему вниманья — Монах бывал: когда — для назиданья, Когда — и просто время провести. Был от роду монах лет тридцати, Собой красив, учен, неглуп, не робок; Детьми они росли с купцом бок о бок Да и родились в городе одном. И вот в воспоминание о том Монах купца считал как бы кузеном, А тот был рад, в своем тщеславье тленном, Иметь в родстве духовное лицо. Он провожал монаха на крыльцо, Встречал его, как дорогого брата, И говорил, что все, чем сам богат он, Мог почитать кузен как бы своим. А братец Жан твердил, что деньги дым. Он в дом подарки приносил им часто И развлекал гостей порой ненастной Рассказом, притчею у камелька. Была ко всем щедра его рука. Не забывал он наделить подарком Не только друга иль жену, — кухарку, Поденщика, любого из гостей Не забывал он в щедрости своей. И каждому, согласно гостя званью, Свое преподносил он назиданье. Как птицы наступления зари, Его все ждали. Хватит говорить О нем, пожалуй. Как-то раз собрался Купец тот в Брюгге, где намеревался Товаров закупить, и, как обычно, Слугу в Париж отправил, чтоб тот лично Звал гостем в дом к нему кузена Жана. Другие гости не были им званы: С кузеном и с женой купец втроем Хотел побыть пред длительным путем. А брата Жана отпускал без страха Аббат повсюду: был среди монахов Всех осторожнее и всех хитрей Наш братец Жан. Гроза монастырей, Он собирал для ордена доходы Иль выяснял причину недорода. Он в Сен-Дени приехал утром рано. Встречали с радостью милорда Жана, Любезного кузена и дружка. Привез монах два полных бурдюка (Один с мальвазией, другой с вернейским [136] ) И дичи к ним, — монах был компанейский. И на два дня пошел тут пир горой. На третье утро, хмель стряхнувши свой, Чем свет, весь в предвкушении дороги, Купец затеял подводить итоги, Подсчитывать доходы, и расход, И барыши за весь минувший год. Вот разложил он на большой конторке Счета, и книги, и мешочков горки С дукатами, с разменным серебром,— И столько он скопил своим трудом, Что, запершись, чтоб счету не мешали, Он

все считал, когда уже все встали, А все была наличность неясна. Брат Жан меж тем, поднявшись ото сна, В пустом саду рассеянно бродил И втихомолку утреню твердил. Спустилась в сад хозяина супруга И, повстречав учителя и друга, С ним поздоровалась, речь завела. Воспитанница-девочка была С ней вместе, но, ее послушна воле, Немой игрушкою была, не боле. «Кузен и друг, — она спросила Жана,— Почто вам вздумалось вставать так рано?» «Пяти часов достаточно для сна,— Он отвечал, — и голова ясна. Лишь немощью расслабленные люди Или мужья, пусть их господь рассудит, Как заяц, что залег в своей норе, Валяются еще о той поре, Когда высоко солнце поднялось. Но что бледна ты, дочь моя? Пришлось Тебе, как видно, ночью потрудиться, Пред тем. как утром с мужем распроститься. И не спала ты и пяти часов?» Сам засмеялся он от этих слов, Побагровев от мысли озорной. Она же покачала головой. «Нет, нет, кузен, клянусь предвечным богом, Мне спальня ныне кажется острогом, И нет во Франции жены другой, Которая б той тягостной игрой С тоскою горшей ночью занималась. Хоть никому я в том не признавалась, Но не мила мне жизнь моя; не раз С собой покончить я в слезах клялась Иль убежать от страха пред расплатой, Столь чувствую себя я виноватой». Прислушавшись с великим интересом К ее словам, он так сказал ей с весом: «О дочь моя, храни тебя Христос, Не помышляй отнюдь. обитель слез Покинуть ты, но не стыдись открыться; Совет благой, быть может, пригодится. О дочь моя, свою открой мне душу, И тайны я до гроба не нарушу. Я в том тебе Евангельем клянусь!» «И вам, милорд, я в том же поручусь; Пусть мне грозят жестокие мученья, Не выдам слова я из поученья. То сделаю не из родства по крови, А лишь из преданности и любови». Поклявшись так, они облобызались, И языки у них поразвязались. «Не место здесь, брат дорогой, не время С плеч скидывать напастей тяжких бремя, А то бы я вам много рассказала О тех мучениях, что испытала С тех пор, как замужем (хоть вам и брат Злодей негодный, что на мне женат…)». «Нет, дочь моя. Клянусь святым Мартином, Не брат он мне, а лишь духовным сыном Приходится, хоть братом называю. А в доме вашем часто я бываю Лишь ради вас, которую люблю, Которую всечасно я хвалю. Скорей поведайте мне ваше горе, А то проснется муж и выйдет вскоре». «Любимый мой, — она в ответ, — брат милый, Таить в себе страданья нету силы. Меня постиг, невинную, злой рок: Мой муж ко мне небрежен и жесток. Не по душе мне, позабыв обеты, Супружеские выдавать секреты. Но нет супруга скаредней его; Во всем он видит только баловство. О муже, знаю, надо бы с почтеньем Мне говорить, но больше нет терпенья, И вам, кузен, я не стыжусь сказать: Постыла с мужем, холодна кровать. Быть может, добр и честен он, бедняга, Но вы же знаете, он просто скряга. А от подруг слыхала я не раз — Шесть качеств в муже дороги для нас: Умен он должен быть в веденье дел, Богат, и щедр, и смел в любой беде, К жене доверчив и в постели страстен. А мне господь послал одни напасти. Вы знаете, вокруг все говорят: Богат ваш муж, но мне на мой наряд И сотни франков негде наскрести, А если я, господь меня прости, Не расплачусь на этой же неделе, Меня ославит лавочник, бездельник. Сказать о том супругу не могу. Скорей простит он злейшему врагу, Чем для меня порастрясет карман. Ссудите же, любезный братец Жан, Мне эту сотню, и, клянусь, должницей Я щедрой буду, отплачу сторицей. Коль обману, бог покарай мне лоно И накажи суровей Ганелона». [137] Монах в ответ: «Прекрасная миледи, Хоть ваш кузен и не богат, а беден, Но так жалеет он и любит вас, Что лишь уедет муж, как он тотчас Вам облегчит несносную заботу И сотню франков даст вам за работу». И тут монах ее проворно сгреб И стал лобзать в уста, в глаза и лоб. «Теперь, — сказал он, — с миром в дом грядите. Обед скорей готовить прикажите. Ведь полдень скоро на моих часах, И я от голода совсем зачах». «К столу накроют, братец, ровно к сроку». И прочь взвилась вертлявою сорокой, Чтобы стряпух своих поторопить И братцу Жану мигом угодить. Потом и к мужу в двери постучалась. «Кто там?» — он ей, она же отозвалась: «Да я, мой друг. Не будет ли поститься? Давно пора в столовую спуститься, Из печи завтрак поварами вынут, И на столе все кушанья застынут. Тебя корыстью дьявол обольстил. Что ж, мало, что ли, денег накопил? Крутить устали поварята вертел, И нас извел ты всех до полусмерти. Не стыдно ль? Голодом моришь ты гостя. Скорей мешки свои и книги брось ты, И, сотворив молитву, за столом Мы день последний вместе проведем». «Жена, — сказал купец, — тебе ль понять Наш трудный промысел? Ведь торговать Из десяти один едва сумеет С господней помощью; и то созреет К торговле дар лишь к пожилым летам. Вот я иной раз дураку продам И то, чего, по правде, не имею; Доверие внушаю ротозею И до могилы сохраняю тайну О капитале, что скопил случайно Иль промотал; когда же приключится В делах рискованных мне оступиться,— На поклонение к святым мощам Отправлюсь я, чтобы на время там От глаз злорадных скрыться в тишине. Уловка та всю жизнь служила мне. Быть постоянно надо начеку, Чтобы не стать подобным дураку, Который добрый случай упускает Или в капкан, разиня, попадает. Я рано утром завтра отправляюсь Во Фландрию, откуда постараюсь Скорей вернуться. И до этих пор Тебе вручаю дом мой, лавку, двор. Их бережно храни и будь любезной Со всеми; если ж человек полезный, То привечай особенно его. И если не впадешь ты в мотовство, Не заживешь одна широко слишком, То мной оставленного хватит с лишком: Нарядов, пищи, денег на расход И матерьяла для любых работ». И с этим дверь каморки запирает. Тем временем столы уж накрывают. Молитву быстро за столом творят, Обед нести скорей на стол велят, И накормил купец монаха знатно, И время провели они приятно. К концу обеда вечер подошел. Тут в сторону монах купца отвел И молвил другу: «Значит, завтра в путь? Не забывай в дороге помянуть С молитвою святого Августина, И здравы будут люди и скотина. Будь осторожен, тать повсюду рыщет, Будь осмотрителен в питье и пище, Особенно при этакой жаре. А коль с тобою приключится грех, Ты знай, что здесь мы за тебя молиться С кумою будем. Что ж, пора проститься. Мне кажется, не надо тратить слов: Да сохранит тебя святой покров. А если нужно что, — и днем и ночью, Всем рвением своим и всею мочью Готов тебя во всем я замещать, Добро твое всемерно защищать. Но окажи и ты, кузен, услугу, Как названому брату и как другу: Ссуди мне сотню франков, — приобресть Скотину некую; тут случай есть Мне сторговать ее куда как сходно, И если будет господу угодно И торг свершу, то будет и твоей Скотина та, со всей казной моей. И денежки не задержу ни дня я, Ведь сотня франков! Невидаль какая! Все дело в том, чтоб их тотчас сыскать, Товар в чужие руки не отдать. Но только никому о том ни слова — Не упустить бы случая такого. Итак, прощай, кузен, за все merci [138] А деньги незаметно принеси». Купец достойный отвечал с охотой: «Брат дорогой! Что приобрел работой Иль сметкой я, ты все считай своим, Ведь ты мне друг и давний побратим. Не токмо что ничтожную услугу, Которой просишь, — рад отдать я другу Товар свой, золото — все, что захочешь, Но знаешь, друг, когда весь день хлопочешь Ты о делах, не мудрено забыть О дружеских услугах. Заплатить Тот долг ничтожный сам уже ты вспомни И золотом верни иль серебром мне. Они в торговле нашей словно плуг; Коль им пропашешь — станет полем луг И золотой пшеницы принесет, Ведь золото, — оно кредит дает». И тотчас сотню франков он достал, Чтоб передать монаху, и не знал О займе том никто; так продолжали Они беседу и попировали До самой ночи. В полночь брата Жана Все проводили. А поутру рано В далекий путь отправился купец. С ним рядом ехал дюжий молодец, Его приказчик. В Брюгге добрались Они в свой срок и рьяно занялись Различными торговыми делами, Покупками, продажами, счетами И пересчетами своих долгов: Нет времени у них для лишних слов — Не то чтоб выпить иль повеселиться. Но в Сен-Дени хочу я воротиться. А там, едва настало воскресенье, Молебствует о здравье и спасенье Душ путешествующих братец Жан. И, как всегда, кузен к обеду зван. Подбрил монах тонзуру и бородку. Он пробует вино и тянет водку. И в доме все монаху очень рады. Хозяйка — ей мерещились наряды — От щедрости его пришла в восторг. Ну, словом, был свершен меж ними торг: Что, мол, за сотню франков покачает Монаха до утра, и не узнает О том никто. Ударив по рукам (Жена была ученей многих дам), Свой уговор они осуществили: Друг друга оба до утра будили. Позавтракав и всех благословив, Монах уехал, весел и учтив. Ни в ком не заронило подозренья Обычное кузена посещенье: Сегодня здесь ночует, завтра там. Но братец Жан пока не нужен нам. И вскорости, лишь брюггский торг закрылся, Купец домой с товаром воротился, Попировал с женой денек-другой И снова собрался. Вишь, дорогой Товар ему попался. Тысяч двадцать

134

Во многих рассказах Чосера (например, в рассказе пристава церковного суда и т. п.) мы находим многочисленные галлицизмы и целые французские выражения, как следы французского влияния и влияния придворного англо-норманнского языка. В рассказе шкипера, действие которого происходит во Франции, кроме таких галлицизмов, встречаем и французское написание ряда имен и географических названий.

135

…Он кормит, одевает нас… — Рассказ шкипера Чосер, по-видимому, предназначал для батской ткачихи, и следы этого остались в стихах (14–23), где рассказчик причисляет себя к замужним женщинам.

136

Мальвазия— сорт кипрского вина, позднее производившийся в Южной Франции. Вернейское— сорт итальянского вина.

137

Ганелон— один из персонажей французского героического эпоса «Песнь о Роланде», рыцарь, предавший Роланда в битве в Ронсевальском ущелье.

138

Спасибо (франц.).

Набрал он в долг, так надо отдуваться, Купцам ломбардским денежки платить. Вот и поехал денег он добыть В Париж к родне столичной и друзьям, А заодно пройтись по должникам. И первым долгом он зашел к кузену,— Не за деньгами, нет. В какую цену Приятность дружбы с Жаном оценить? Пришел он запросто его склонить К пирушке братской, чтобы за стаканом Всласть поболтать с дружком своим румяным, Спросить, как он живет, и рассказать, Как сам умеет ловко торговать И брать взаймы не сотнями, а сразу Держать на риск десяток тысяч мазу. И как теперь, лишь денег бы достать, А он сумеет куш большой сорвать.

Брат Жан ему: «Я радуюсь, мой милый, Что в сей юдоли не напрасно силы Свои расходуешь. Будь я богат, Тебя ссудить всегда я был бы рад; Ввек не забуду я, клянусь обедней, Как ты помог по-братски мне намедни. Твою услугу так я оценил, Что вскоре долг свой братский уплатил Твоей жене, почтенной и прелестной; И все монетой самой полновесной. И в доказательство, что было это, Могу назвать известные приметы… Но, знаешь, друг, я вечером едва ли Свободен буду, нынче вызывали Меня к аббату. Надо ехать с ним. И как ни хочется побыть с моим Названым братом, надо послушанье Нести покорно. Словом, до свиданья. Жене своей ты передай привет, И здравы будьте оба много лет. А я спешу, весь мой багаж уложен». Был осмотрителен и осторожен Купец почтенный. Он имел кредит, И скоро был мешок его набит Дублонами; ломбардцам отдал долг он, Запасся на остаток денег шелком И тотчас же отправился домой, Чтоб поделиться радостью с женой. Ведь выходило, по его расчетам, Что заработал он дорожным потом И хитростью тысчонку с лишним франков. Тем временем жена, встав спозаранку, Его до ночи у ворот ждала И с радостью в объятья приняла. И во всю ночь они не засыпали И отдыха друг другу не давали. А поутру, забыв про все заботы, Проснулся он и снова поработал, Уж не боясь, что тем ее разбудит. Она взмолилась: «Ну довольно! Будет!» И все тянулась муженька обнять. Но тут ему взбрело на ум сказать: «А знаешь ли, жена, ведь я обижен (Нет, нет, подвинься-ка сюда поближе). Обижен тем, что ты мне не сказала, Что без меня тут деньги получала. С кузеном ты могла меня поссорить. Его спросить я мог бы в разговоре О сотне той, что он тебе отдал, И в знак того залог какой-то взял. И недоволен братец Жан был крайне, Когда при нем я говорил о займе — Нет, не о сотне, не о тех деньгах, А о своих коммерческих делах. Так знаешь ли, дружок, уговоримся, Когда мы впредь надолго разлучимся, При возвращенье, чур, мне говорить, Кто долг вернул, а то меня корить Не стали бы, что дважды я стараюсь Свой долг взимать. Пойми, что обижаюсь Я на забывчивость твою, не боле, А так, ты знаешь, я тобой доволен». Жена купца ни капли не смутилась И на монаха рьяно напустилась: «Ах, гадкий лгун! Ах, выдумщик негодный, Хоть говоришь, что он кузен мой сводный, Он про какие там приметы врал? Ну да! Он деньги, точно, мне давал, И что-то хрюкало монашье рыло. Я полагала, то подарок было. Ведь он всегда был гостем в нашем доме, А всякий гость, когда он вежлив, скромен, Чтобы хозяина не обделить, Его жену стремится одарить. И раз уже зашла об этом речь, Вы честь мою обязаны беречь. Есть должники намного своенравней, Я ж долг супружеский плачу исправно. А задолжаю — так поставьте в счет, И заплачу сторицей в свой черед. На деньги те я платьев заказала; Купить их вам, конечно, подобало. За скупость вас могла бы я бранить, Меж тем меня вы смеете корить. Тебе платить хочу я лишь в постели. Ты только вспомни о покорном теле,— Едва ль иной ты предпочтешь залог. Ну, обними ж покрепче, муженек!» Купец, увидев, что пропали франки, Не затевал напрасной перебранки. «Ну, что ж, жена, — промолвил кисло он,— На этот раз прощаю свой урон, Но впредь веди себя ты осторожно, А то и разориться этак можно». Вот и конец. Хозяин, жребий кинь, Кому теперь рассказывать. Аминь.

Здесь кончается рассказ Шкипера

ЭПИЛОГ К РАССКАЗУ ШКИПЕРА

(пер. И. Кашкина)

Слушайте веселые слова Трактирщика Шкиперу и матери игуменье

«Хорош рассказ, — трактирщик нам, — клянусь Пречистым телом, corpus dominus, Что свой корабль ты превосходно вел. Пусть тот монах натерпится всех зол. Страшитесь, други, вы монашьих козней. Чуть-чуть не удалось монаху розни Посеять злоехидным языком. Монаха не вводи к себе ты в дом. Ну, а теперь кому пришел черед Рассказывать и слово кто берет?» Учтивость напустив, нам всем на диво, К игуменье он обратился льстиво: «Хоть просьбы наши не имеют веса, Быть может, вы, миледи приоресса, Мою мольбу изволите принять И что-нибудь возьметесь рассказать?» «Извольте», — отозвалась та учтиво И начала рассказ неторопливо.

ПРОЛОГ К РАССКАЗУ О СЭРЕ ТОПАСЕ

(пер. И. Кашкина)

Слушайте веселые слова Трактирщика Чосеру

Закончила Игуменья рассказ. И все примолкли, думая о нем; Но тут хозяин, словно в первый раз Меня увидев, крикнул со смешком: «Ты что за

человек и здесь при ком? Зачем на всех глядишь, приятель, косо И едешь так, уставясь в землю носом? Держись поближе. Будь повеселей. Вы ж потеснитесь. Честь ему и место. Хотя немногим он меня стройней, Но не из нашего простого теста; Обнять такого поспешит невеста. Но он, чудак, иль вовсе глух и нем, Что словом не обмолвился ни с кем? Других мы слушали, и твой черед, Рассказец за тобой, — и поскоромней». «Пусть слово кто-нибудь другой берет, Поверь, хозяин, не по силам то мне. Вот разве что стишок один я вспомню». «Стихи? Ну, что ж. Хоть, судя по всему, Веселого не рассказать ему».

РАССКАЗ О СЭРЕ ТОПАСЕ [139]

(пер. О. Румера)

Здесь начинается рассказ Чосера о сэре Топасе

Внемлите, судари! Сейчас Я вам поведаю рассказ Веселый и забавный. Жил-был на свете сэр Топас, В турнирах и боях не раз Участник самый славный. В приходе Попринге был он, В заморской Фландрии рожден, Как это мне известно; Его отцу был подчинен Весь край кругом, — он был силен По милости небесной. И быстро сэр Топас подрос. Был рот его алее роз, Белей пшена — ланиты. А спр осите, какой был нос,— Отвечу смело на вопрос: Красою знаменитый. Была до пояса длинна Волос шафрановых волна; Камзола золотого Была неведома цена; Штаны из брюггского сукна, А обувь — из Кордовы. Он за оленями скакал И в небо соколов пускал За водяною птицей; Был как никто в стрельбе удал, В борьбе всегда барана брал, С любым готов схватиться. Немало девушек тайком, В ночи не зная сна, по нем Томилось и вздыхало; Но он, с пороком не знаком, Был чист, с терновым схож кустом, Чьи ягоды так алы. И вот однажды сэр Топас — Я повествую без прикрас — На вороной кобыле, Мечом, копьем вооружась, Собрался в путь — и вмиг из глаз Исчез за тучей пыли. Дубраву вдоль и поперек Обрыскал он, трубя в свой рог, Гоняя зайцев, ланей; Скакал на север и восток И вдруг почувствовал приток Прельстительных мечтаний. Там рос пахучих зелий стан — Гвоздика, нежный балдриан И тот орех мускатный, Что в эля старого стакан Иль в ларь кладут, чтобы им дан Был запах ароматный. Там раздавался птичий гам, И попугай и ястреб там Все звонче, чище пели Дрозд прыгал резво по ветвям И вторил диким голубям Как будто на свирели. У рыцаря стал влажен взор, В нем вызвал этот птичий хор Любовное томленье; В коня шипы вонзая шпор, Помчался он во весь опор В каком-то исступленье. Но вот, коня сбивая с ног, От скачки рыцарь изнемог, И посреди дубравы Он на поляне свежей лег, Где конь его усталый мог Щипать густые травы. «Любовь царит в душе моей. Мне, мать пречистая, ей-ей, Час от часу тяжеле. Мне снилось, что царица фей — Жена моя и будто с ней Мы спим в одной постели. По ней тоскую я душой, Я не хочу жены другой, Меня достойной нет Девицы; Я в поисках объезжу свет, Чтоб наконец напасть на след Приснившейся царицы». Наш рыцарь снова поскакал По долам и по склонам скал, И поздно, перед ночью, Край фей, который он искал, Среди глуши лесной предстал Пред рыцарем воочью. Он смотрит, отирая пот И широко открывши рот,— Места пустынны эти: Как будто вымер весь народ, Никто навстречу не идет, Ни женщины, ни дети. Но вот ужасный великан — А был он Олифантом зван — Вдруг выбежал навстречу, Крича: «Ни с места, мальчуган, Не то — свидетель Термаган [140] — Коня я изувечу Дубиной. Средь арф и флейт царица фей Живет в стране чудесной сей Владычицей единой». Ответил сэр Топас: «Постой, Сразимся завтра мы с тобой, Я за оружьем съезжу; Ужо — могу поклясться я — Вот этим острием копья Попотчую невежу. Я смело Твой мерзкий проколю живот, И, только солнышко взойдет, Дух вышибу из тела». Тут рыцарь обратился вспять, А великан в него метать Стал из пращи каменья; Но избежал их сэр Топас, Его господь от смерти спас За храбрость поведенья. Внемлите повести моей,— Она гораздо веселей, Чем щекот соловьиный. Я расскажу вам, как домой Примчался рыцарь удалой Чрез горы и долины. Он челядь всю свою созвал И песни петь ей приказал: «В сражении кровавом Иду иль победить, иль пасть; Велит мне биться к даме страсть С чудовищем трехглавым. Покуда воинский убор Я надеваю, разговор Ведите меж собою Про королей, про папский двор, Про то, как у влюбленных взор Туманится слезою». Тут слуги, бывшие при нем, Поставили бокал с вином Пред юным господином. Он выпил все одним глотком И пряника вкусил потом, Обсыпанного тмином. На тело белое свое Надев исподнее белье Из ткани полотняной, Сорочку он покрыл броней, Чтоб сердце, идя в смертный бой, Предохранить от раны. Затем облек себя вокруг Щитками лат — издельем рук Искусного еврея, Поверх всего надел камзол, Который белизною цвел, Как чистая лилея. С кабаньей головою щит Имел отменно грозный вид; Над элем и над хлебом Поклялся рыцарь, что убит Им будет великан, — сулит Пусть что угодно небо. Огнем латунный шлем сверкал, В кости слоновой меч лежал, Сапог из мягкой кожи На каждой был ноге надет, Поводья испускали свет, На лунный блеск похожий. И кипарисовым копьем С каленым тонким острием Наш рыцарь красовался. Конь вороной играл под ним, Он был в пути неутомим, Нигде не спотыкался. Рассказу Тут перерыв — конец главы. Хотите дальше слушать вы? Что ж, я продолжу сразу. О рыцари и дамы, вас Прошу не прерывать рассказ, Который поведу я. Пойдет в рассказе этом речь Про радости любовных встреч, Про схватку боевую. Прославлены сэр Ипотис, Ги, Плендамур, Либо, Бевис, Все знают имя Горна. Но сэр Топас затмил их всех: Был им одержанный успех Прекраснейшим бесспорно. Сев на горячего коня, Он, словно искра из огня, Помчался к чаще бора. Воткнуть успел он в шлем цветок, Храни его господь и рок От смерти и позора! Был рыцарь странствующий он И потому вкушал свой сон Под боевым нарядом; Подушкой шлем ему служил, Конь от него не отходил И пасся тут же рядом. Лишь из ручьев он воду пил, Как Парсиваль, который был Так строен и наряден. И вот внезапно…

139

Этот явно пародийный шуточный рассказ осмеивает рыцарский роман своего времени. Рассказ написан так называемыми доггерелями (см. ниже).

140

…Не то — свидетель Термаган… — Термагаунт, или Термаган — мифическое существо, которое в английских «моралите» было олицетворением буйного разгула (ср. Шекспир, первая часть «Генриха IV», акт V, 4, 114; «Гамлет», акт III, 2, 15).

Здесь Трактирщик прервал Чосеров рассказ о сэре Топасе

ЭПИЛОГ К РАССКАЗУ О СЭРЕ ТОПАСЕ

(пер. И. Кашкина)

«Клянусь крестом, довольно! Нету сил! — Трактирщик во весь голос возопил,— От болтовни твоей завяли уши. Глупей еще не слыхивал я чуши. А люди те, должно быть, угорели, Кому по вкусу эти доггерели». [141] «Не прерывал, однако, ты других,— Я возразил, — а это стих как стих. Претензий я твоих не понимаю И лучшего стиха найти не чаю». «Ну, если уж по правде говорить, Так стих такой не стоит и бранить, И нечего напрасно время тратить». (Тут он ввернул еще проклятье кстати.) «И прямо, сэр, в глаза я вам скажу, Пока всем делом я руковожу, Не дам задаром рифмами бренчать, И коль рассказ взялись вы рассказать, Так вот его и расскажите нам. Вам слово, так и быть, вторично дам. Пусть тот рассказ в стихах иль в прозе будет, Но пусть он мысль и радость в сердце будит». «Одну безделку в прозе я слыхал, [142] И за нее я ваших жду похвал, Иль вы и в самом деле очень строги. Ее я слышал уж не раз от многих».

141

Доггерель— неравностопная строфа с добавочными, так называемыми хвостовыми, рифмами («rime cou'ee»), применявшаяся в шуточных жанрах; распространительно — всякий ковыляющий, плохой стих.

142

Одну безделку в прозе я слыхал… — Подобную характеристику «Рассказа о Мелибее», этого длиннейшего трактата, занимающего свыше пятидесяти страниц (922 строки) убористой прозы, можно воспринимать лишь как ироническую. «Рассказ о Мелибее», один из многочисленных вариантов притчи о долготерпеливом Иове, в настоящем издании опускается.

ПРОЛОГ МОНАХА

(пер. И. Кашкина)

Веселые слова Трактирщика Монаху

Когда, хоть и не без натуги, мне О Мелибее и его жене Закончить удалось на этот раз Без меры затянувшийся рассказ,— Трактирщик в горести своей признался: «От бочки эля я бы отказался, Лишь бы жене моей послушать вас. Авось бы вразумил ее рассказ Об этаком смирении примерном. Христовы кости! Вот он, всем пример нам. Коль поварятам надо взбучку дать, Ей только и забот, что мне совать Дубину в руки, в голос причитая: «Лупи их крепче! Ой, напасть какая! Бей насмерть! Не жалей дрянных щенят». А то косой золовка кинет взгляд Иль в церкви место не тотчас уступит,— Опять меня жена за это лупит. В лицо мне вцепится и ну кричать: «О подлый трус! Не смеешь наказать Обидчицу. Садись тогда за прялку, А нож дай мне, чтоб заколоть нахалку». И так с утра до вечера вопит, И в доме коромыслом дым стоит: «Ой, горе мне! Мой муж чурбан и тряпка. Терплю обиды, как простая стряпка, А он жену не может защитить». В аду таком приходится мне жить,— То ль драться каждый день со всей округой, То ль из дому уйти, то ль слушать ругань. И ждет жена, чтоб, распалив свой гнев, Я зарычал, как африканский лев; Надеется, что недруга зарежу, Чтоб ей сбежать, сказав, что ночью брежу Убийствами, что тайный я злодей (Хоть никогда я не противлюсь ей, Чтоб оплеухами не пообедать),— Всяк мог бы мощь руки ее изведать, Осмелься он… Ну, да к чему мечтать. Что ж, сэр монах, вам время начинать, Но только, чур, смотрите веселее, Тогда и солнце будет нам милее. Рочестер скоро, вон за тем холмом. Не нарушайте нам игры нытьем. Не знаю только, как мне кликать вас: Сэр Джон, мессир Альбан иль сэр Томас. Не знаю точно родословной вашей, Ни звания, ни должности монашьей. Наверное, вы келарь или ризник: Ведь щек таких не видывал я в жизни. А ваше пастбище, должно быть, тучно, И вам пастись на нем, видать, сподручно. На постника вы вовсе не похожи; Не нагулять, постясь, подобной рожи. Вам должное воздать я был бы рад: В монастыре, конечно, вы аббат, Не послушник, а мудрый управитель, Которым похваляется обитель. Клянусь, нет человека в мире целом, Кто б станом был вам равен или телом. Ах, черт! И этакого молодца Лишить насильно брачного венца! Бог покарай из братии церковной Того, кто вас склонил к стезе духовной. Каким ты был бы славным петухом, Будь долгом то, что кажется грехом: Ведь, разрешив себе совокупленье, Какие ты зачал бы поколенья! Увы! Почто, монах, надел ты рясу? Как будто в льве убьешь привычку к мясу? Будь папой я, поверь ты мне, монах, Монахи все ходили бы в штанах, Коль не слаба мужская их натура, Будь велика или мала тонзура, И жен имели бы. Страдает мир: Ведь семя лучшее бесплодит клир. Побеги хилы от мирских корней, И род людской все плоше, все хилей. Супружеской в мирянах мало силы. Вы женам нашим почему так милы? Вы лучше нас умеете любить, Венере подать можете платить Монетой крупной, полноценной, веской, А не чеканки люксембургской мерзкой. Вы не сердитесь, сэр, что так шучу,— Я в шутке правду высказать хочу». Монах его дослушал и в ответ: «Я выполню, хозяин, свой обет И расскажу вам два иль три рассказа Впоследствии; для первого же раза Хотел бы, коль не скучно вам сие, Днесь Эдварда святого житие Поведать или лучше, для начала, Трагедию из тех, что я немало, Числом до сотни, в келье сочинил. Трагедию бы я определил Как житие людей, кто в славе, в силе Все дни свои счастливо проводили И вдруг, низвергнуты в кромешный мрак Нужды и бедствий, завершили так Свой славный век бесславною кончиной. Как враг людской бессчетные личины Принять готов, так для трагедий сих Берут размером разнородный стих; Обычный же размер для них — гексаметр, [143] Длиною он в шесть стоп… Хотя вы сами Трагедий строй легко определите, Коль вслушаетесь в них. Итак, внемлите. Но прежде чем рассказывать начну, Заметить надобно, что не одну Из былей тех о славных королях, О папах, императорах, царях Вы, может быть, не раз уже слыхали — Так чтоб меня потом не упрекали За то, что их кой-как расположу И что придет на ум, то расскажу Вперед, а что запамятую — после. Мысль в них одна, их слушай вместе, врозь ли».

143

Гексаметр. — Вместо обещанного в прологе гекзаметра, то есть, вероятно, не дактилического стиха Гомерова эпоса, а шестистопного ямбического стиха, все «трагедии» монаха написаны обычным у Чосера пятистопным ямбом.

РАССКАЗ МОНАХА [144]

(пер. О. Румера)

Здесь начинается рассказ Монаха

Люцифер

Трагедии начну я с Люцифера, Хоть не был он одним из смертных чад. Средь ангелов другого нет примера Столь жалкой гибели. За грех был снят Он с высоты своей и ввергнут в ад. О Люцифер, светлейший ангел! Ныне Ты — сатана; тебе пути назад Заказаны к господней благостыне.

144

Рассказ монаха, состоящий из четырнадцати «трагедий», в настоящем издании представлен выборочно семью, наиболее характерными. «Трагедии» написаны французской балладной октавой, то есть восьмистрочной строфой пятистопного ямба с чередованием рифм ababbcbc. Большинство «трагедий» написано, вероятно, между 1370–1380 гг., на основе «Истории знатных мужей и женщин» Боккаччо, «De consolatione Philosophiae» («Об утешении философией») Боэция, «Романа о Розе» и Библии. Но о современниках своих — Педро Жестоком, Петре Лузиньяне и Барнабо Висконти — Чосер писал на основании живых рассказов, а не по литературным источникам. Эти «трагедии» написаны Чосером около 1386 г.

Адам

А вот Адам, что создан дланью божьей Вблизи Дамаска был, а не зачат От мужа женщиной на грязном ложе. Без древа одного весь райский сад Ему принадлежал, — он был богат, Как из людей никто во всей вселенной. Но, провинившись перед богом, в ад Он послан был сквозь муки жизни бренной.

Олоферн

Военачальника тогдашний свет Не знал удачливей, смелей, грознее, Чем Олоферн. В теченье многих лет Крушил народы он, и все, бледнея, Внимали имя этого злодея, Судьба ему давала торжество, Он был обласкан, зацелован ею,— И вдруг слетела голова его. Не только достоянье и свободу Он отнимал у всех, палач и вор; Он каждому повелевал народу Считать, что бог — Навуходоносор. Все области на этот шли позор, Забыв о вере, ужасом томимы; Лишь Ветилуя, [145] та дала отпор, Приняв совет жреца Элиакима. Послушайте, как кончил век злодей. Напившись допьяна, средь ночи темной В палатке он покоился своей. Но, несмотря на рост его огромный, Рука Юдифи, горожанки скромной, С плеч голову его отсекла прочь; И с головой в руках, тропой укромной, Юдифь к своим вернулась в ту же ночь.

145

Ветилуя— крепость в Иудее, долго не сдававшаяся Олоферну. Крез — Рассказ о Крезе заимствован из «Романа о Розе» Жана де Мен и «Speculum Historicale», III, 17, Винсента де Бове.