Кэтскиллский орел
Шрифт:
– Интересно, а похищение нам пришить смогут?
– полюбопытствовал я.
– Это ты насчет задержания Костигана и его старухи?
– спросил Хоук. Если попробуют, попадут впросак, это я точно говорю.
– Но, по крайней мере, на нашем счету два убийства и вооруженное ограбление Лео и его телохранителя.
– Если смогут доказать, что это мы, - хмыкнул Хоук.
– Смогут, если очень постараются, -- сказал я.
– Мне кажется, сан-францисские копы не будут чересчур опечалены тем фактом, что ктото замочил Лео.
В одной из комнат гостиницы внезапно загорелся
"Все очень плохо, но я тебя люблю". Вспомнил Лео, когда я в него выстрелил. Я был обязан. По-другому не выходило. Эти шлюхи умерли бы, а ведь это мы их втравили в неприятности. Ночной сторож, гремя подошвами тяжелых ботинок, прошел по стоянке. Мы с Хоуком замерли, пока он не отошел. Шлюхи были не виноваты. Им просто не стоило становиться шлюхами. А может, у них были на то свои причины? Ведь я тоже не хотел стрелять в Лео. Но я должен отыскать Сьюзен.
– Как, черт побери, получилось, что мы завязли здесь?
– спросил я.
– Я жертва социальных обстоятельств, - сказал Хоук.
– Значит, ты костоломом стал из-за расизма?
– yТОЧНИЛ я
– Нет, костоломом я стал из-за того, что занятие это необременительное, а платят хорошо.
И завяз я здесь только потому, что якшаюсь с белым громилой средних лет. Неужели твоя мама мечтала о таком будущем для своего сыночка?
– Я не помню свою мать, - сказал я.
– Меня воспитывали отец с двумя дядьями, братьями матери.
– Жили с твоим отцом?
– Ага. Плотничали вместе. Так мой отец и повстречался с моей матерью.
– Она бросила вас или умерла?
– спросил Хоук.
– Умерла.
Сторож прошел обратно мимо другого ряда автомобилей. Шаги тихо уплывали в темноту.
– Ладно, домик мы отыщем, - пообещал Хоук.
– Но я думаю, нам нужно экипироваться. Всякие там пули, куртки, ремень для тебя - в общем, что-нибудь такое.
– Сначала узнаем, где она находится, - сказал я и поерзал на сиденье. Никогда не сплю на спине, потому и ворочаюсь.
Солнце встало в пять тридцать. В шесть тридцать мы обнаружили местечко, где нас напоили кофе и накормили английскими булочками, а в семь тридцать я позвонил доктору Хилльярд из телефона-автомата на углу Бичстрит и Тэйлор. Ответила секретарша, и я попросил перезвонить мне, как только доктор появится.
– Речь идет о Сьюзен Силверман, - сказал я.
– А также о жизни и смерти. Так и передайте доктору Хилльярд.
Я продиктовал номер телефона-автомата, повесил трубку и стал ждать. Два человека подходили к будке, поглядывая на телефон, но всякий раз я поднимал трубку, прикладывал ее к уху и вслушивался в гудок, пока они не уходили. В семь пятьдесят пять телефон зазвонил.
Я поднял трубку:
–
– Это доктор Хилльярд.
– Меня зовут Спенсер. Может быть, Сьюзен Силверман обо мне упоминала.
– Мне знакомо это имя.
– Он.попала в беду. Беда по моей части, не по вашей. Но мне необходимо с вами побеседовать.
– А что значит "беда по вашей части"?
– Рассел Костиган удерживает ее против ее воли, - пояснил я.
– Так, может быть, эта ситуация возникла из той беды, что по моей части?
– предположила она.
– Именно, - сказал я.
– Но сейчас она нуждается в моей помощи, чтобы потом получить помощь от вас.
– Приходите в восемь пятьдесят в мой офис, - сказала доктор Хилльярд.
– Думаю, раз вам известен мой номер телефона, вы должны и адрес знать.
– Верно. Я буду. Видели меня по телеку?
– Да.
– Будете звонить в полицию, как только я повешу трубку?
– Нет.
15
ХоУК ОСТАЛСЯ НА УЛИЦЕ, А Я ВОШЕЛ. ОФИС ДОКТОРА Хилльярд находился в большом розовато-лиловом викторианском доме на Джоун-стрит, около Филберт. Дорожка возле него, составленная из каменнь блоков два фута на восемь, вела к задней части дома, где висела табличка: "ПОЗВОНИТЕ И ВХОДИТЕ". Я сделал и то и другое. Очутился в небольшой бежевой приемной с двумя креслами и столиком посередине, на котором стояла чистая пепельница. Кресла и столик были выполнены в стиле датского модерна. Пепельница из разноцветной мозаики выглядела так, словно ее делали в младшей группе бойскаутов. Тут же стояла вешалка со слегка покосившейся верхушкой и напольная лампа. Одна из трех лампочек в ней перегорела. На столе лежали кипы журналов ."Нью-Йоркер", несколько "Атлантик мансли" и "Сайентифик американз".
На противоположной стене, на полке, - кипы интеллектуальных журнальчиков для детей. Никаких тебе комиксов, никаких "Человекопауков".
Не было даже "Нэшнл инкуайерер". Может быть, люди с плебейскими вкусами не сходят с ума или не лечатся. В углу приемной, напротив двери, широкая лестница вела на площадку шестью ступенями выше, затем сворачивала куда-то и пропадала из виду. Приемная и лестница были покрыты серо-белым, скрадывающим шаги ковровым покрытием. Я сел в кресло рядом с батареей.
Через две минуты молодая женщина в черных слаксах и белой блузке спустилась по лестнице и, не глядя на меня, вышла на улицу. Наверху послышался шум открывающейся двери, затем - минутная пауза, и вот на площадке объявилась еще одна женщина.
– Мистер Спенсер?
– Да.
– Поднимайтесь, - кивнула она мне.
И я поднялся по ступеням. Доктор Хилльярд стояла в дверном проеме, к которому вел короткий коридор. Я прошел мимо нее в кабинет. Она закрыла за мной сначала одну дверь, затем другую. Конфиденциальность. Ни одной тайне не выскользнуть отсюда. "Доктор, я просто не выношу свою мать". "Доктор, я никак не могу кончить" . "Доктор, я боюсь". Двойные двери все сохранят в тайне. Так что можете спокойно выговариваться. "Доктор, я боюсь, что я педераст".